Ногайский фактор в московско-сибирских переговорах 1555–1563 гг.

Печатный аналог: Маслюженко Д.Н. Ногайский фактор в московско-сибирских переговорах 1555-1563 гг. // История, экономика и культура средневековых тюрко-татарских государств Западной Сибири. Материалы II Всероссийской научной конференции (Курган, 17-18 апреля 2014 г.). Курган: Изд-во Курганского гос.ун-та, 2014. С. 51-55. PDF, 481 Кб.

Московско-сибирские переговоры 1555-1563 гг. достаточно хорошо изучены в отечественной историографии. Значение этого события тем более велико, что в июне 1555 года в титуле русского царя впервые появились слова «всея Сибирские земли и Северные страны повелитель», которые заняли последнее место в перечислении земель территориального титула государя [Пчелов, 2010, с.5]. В то же время причины начала и завершения этих переговоров до сих пор остаются не до конца выясненными. Часто их принято искать в нападении на Сибирь Кучума и влиянии на эти события бухарского хана Абдуллы II [История народов Узбекистана, 1947, с.56; Матвеев, Татауров, 2012, с.40-41], который пытался сплотить под своей властью все улусы Шибанидов.

Одновременно с этим ногайский фактор в истории сибирской государственности и династии Шибанидов, в том числе и в рассматриваемом переговорном процессе, чаще всего находится на периферии исследовательского интереса. В европейской историографии эта тема отчасти исследована лишь в работе французского востоковеда Жиля Ванштейна [Вайнштейн, 2009, с.365-375], а в российской исторической науке исключением являются работы В.В.Трепавлова [например: Трепавлов, 2002, с.310]. Кроме того, Т.И.Султанов указывает, что Кучум в 1563 г. захватил власть с помощью ногайских правителей [Султанов, 2006, с.288]. Отчасти данная тема была рассмотрена ранее и автором этой статьи [Маслюженко, 2008, с.119-124]. В связи с этим считаем необходимым показать возможную связь между сибирскими и ногайскими делами. Преобладание ногаев на раннем этапе подчеркивается и характерной фразой из устной легенды о Кучуме, записанной Н.Ф.Катановым: «Пока он (т.е. Кучум, — Д.М.) рос, народом его управляя султан Ногай» [Катанов, 2004, с.148] О пребывании ногаев непосредственно на Иртыше в предшествующее время говорится в другой легенде [Катанов, 1904, с.19].

Лицевой летописный свод: «[О сибирских послах. В том же году в январе пришли послы к царю и великому князю из Сибири от Сибирского князя Едигеря и от всей земли] сибирских людей, Тягриул да Панъяды: а поздравляли государя царя и великого князя на царствах, на Казанском и на Астраханском; да били челом государю от князя Едигера и от всей земли, чтобы государь их князя и всю землю Сибирскую взял за себя в своё имя, и со всех сторон от врагов защитил, и дань свою на них возложил, и дорогу своего прислал, которому дань собрать».Первое посольство от сибирского князя Едигера прибыло в Москву в январе 1555 года. Посольство не только «здоровали» царя Ивана IV с покорением Казанского и Астраханского ханства, произошедшие в 1554 г., но и предлагало ему взять Сибирь под «свою руку» и положить на нее дань. По восточным традициям послы привезли в подарок шкуры белок и соболей. В ответ на это в Сибирь были отправлены посол и дорога Дмитрий Куров сын Шепейцын, который должен был Едигера и землю Сибирскую к «правде привести», провести перепись и взять дань и дорожную пошлину [ПСРЛ, 1904, с.248].

В последнее время значительное число авторов (Д.М.Исхаков, А.К.Бустанов, В.В.Трепавлов) выступали с предположением о том, что сибирские князья не были независимыми правителями (как это долгое время доказывал, например, А.Г.Нестеров), а являлись лишь беклярибеками. По существующим предположениям они правили либо «от руки» казанского хана, либо, что более вероятно, какого-либо тюменского династа из Шибанидов. Обсуждение данного вопроса — это тема отдельной статьи. Однако, как нам представляется, версия о беклярибекстве больше соответствует событиям сибирской истории первой половины XVI века. Именно попытка изменить свой статус со стороны Едигера или найти иного «сеньора» и привела к началу переговоров 1555 г. Связано это с тем, что на протяжении предыдущих 40 лет тюменские ханы фактически не проявляли никакой активности на сибирских территориях. Их следы, скорее, надо искать либо среди ногаев, либо среди родственников в Средней Азии. Именно это ослабление или переориентация на степи привели к формированию потенциальной возможности для Едигера поиска нового сюзерена. Необходимо не забывать, что Едигер пришел к власти в Сибири после подавления сопротивления местной аристократии, представители которой убили его отца бека Казыма.

В историографии принято объяснять этот поступок Едигера как ответ на нападение Кучума [например: Матвеев, Татауров, 2012, с.40]. Однако первая информация об этом событии встречается только в отчете русского посла, который вернулся в Москву в ноябре 1556 года [ПСРЛ, 1906, с.276]. Скорее всего, нападение Шибанского царевича могло быть спровоцировано именно самими переговорами и появлением в Сибири русского посла. При этом в источниках не конкретизируется его имя, упоминание в исследованиях именно Кучума это лишь дань историографической традиции. С равным основанием в лице этого царевича можно видеть и старшего сына Муртазы Ахмед-Гирея, реально участвовавшего в дальнейшем в переговорном процессе с Москвой.

В то же время в конце январе 1555 года в Москву прибыло еще одно посольство — от нового ногайского бия Исмаила, который вел прорусскую политику, и его союзников, в частности сыновей Шейх-Мамая — кековата Касима и его брата Бия [Трепавлов, 2002, с.275]. Шейх-Мамай, по данным С. Герберштейна, владел значительной частью Сибири во второй четверти XVI века [Герберштенй, 2003, с.253-254]. Именно при его дворе воспитывались Ахмед-Гирей и Кучум, сыновья старшего из представителей сибирской ханской семьи Муртазы б. Мамук-хана [Трепавлов, 2002, с.199]. Тесные связи Сибирских Шибанидов с ногаями прослеживаются на всем протяжении существования Тюменского и Сибирского ханств, при чем в XVI веке они концентрируются именно на представителях семьи Шейх-Мамая. Относительно рассматриваемых событий следует учитывать, Шихмамаевичи поддержали Исмаила еще летом или осенью 1554 года. В.В.Трепавлов отмечает, что практически одновременно в Москву пришло посольство и от некоторых башкирских племен с инициативами, аналогичными предложению Едигера [Трепавлов, 2007, с.101].

Определенные отношения с ногаями имели и сибирские беки. По одним источникам, на сестре Исмаила был женат сибирский бек Казым [Трепавлов, 2002, с.310], который был убит собственными близкими людьми [ПСРЛ, 1987, с.119]. По другим данным, Едигер, сын Казыма, сумевший вновь объединить разрозненные улусы, отомстив убийцам отца, был женат на дочери бия Исмаила [ПДРВ, 1795, с.323]. Все это с очевидностью сближало его интересы с новым ногайским лидером, пришедшим к власти в результате переворота. Напомним, что на протяжении XVI века тюменские и сибирские посольства часто приходили в Москву вместе с ногаями или организовывались при их непосредственном участии [например, Маслюженко, 2011, с.62-68].

Обратим внимание на то, что на момент начала переговоров источники не упоминают о нападениях Шибанидов (Муртаза и его дети Ахмед-Гирей и Кучум) на Сибирь. В этом не были заинтересованы и Шихмамаевичи, выступавшие своеобразными «покровители» тюменской ханской семьи. При всей проблематичности поисков территории кочевий Муртазы с сыновьями, они, скорее всего, могли находиться в низовьях Тобола, на его притоках Убаган и Абуга, на северной границе степной зоны Южного Зауралья и Северного Казахстана. Именно здесь русские документы указывали т.н. «царевы кочевья» или «… где кочевал наперед сего сибирский Кучум царь» [Миллер, 2000, с.348, 350]. В этих местах в верхнем течении Тобола и его притоков долгое время кочевали Кучумовичи, опиравшиеся на лояльные к ханской семье местные группы населения [Самигулов, 2012, с.126-130]. При этом данные кочевья входили в более обширные ногайские земли потомков Шейх-Мамая, которые кочевали от Урала до Иртыша и Сырдарьи.

В ходе столкновений летом 1555 года нурадин Касим был убит, что еще более тесно привязывало его родственников к Исмаилу. Во главе Шихмамевичей встал брат убитого Бий, что подтверждается и его участием в переписке Исмаила с Москвой в ноябре 1555 года [ПСРЛ, 1906, с.262]. В это же время часть ополчения левого крыла под командованием Ака (Ахмеда) б. Шейх-Мамая перешли на Волгу для охраны от вылазок мирз-«казаков» [Трепавлов, 2002, с.279]. Несмотря на это, в июне 1556 г. Исмаил поссорился с Шихмамаевичами и даже просил убежища в Москве. В сентябре того же года в Москву пришло известие о том, что бий для замирения со своими противниками в Ногайской Орде отослал обратно на восток, в кочевья левого крыла, Ахмеда и его братьев [ПСРЛ, 1906, с.272, 279]. Произошедшее затем столкновение привело к поражению Шихмамевичей и отступлению на территории, подконтрольные казахскому хану. Их владения и должности перешли к бывшим противникам [Трепавлов, 2002, с.278-281].

Это не могло не создать определенной натянутости в отношениях с Исмаилом и связанные с этим нападения Шибанидов летом 1556 года на Сибирскую землю Едигера, что и зафиксировал русский посол. При этом незначительность потерь Едигера в ходе нападения Шибанского царевича отметил Дмитрий Куров, который докладывал по возвращению из Сибири в ноябре 1556 г., что «им было возможно сполна дань прислати, да не похотели» [ПСРЛ, 1906, с.276]. Возможно, нападение отчасти являлось формальным поводом для отказа от ранее обещанной дани. Следует учитывать, что срыв переговоров мог быть связан с оппозицией Едигеру среди собственно сибирской аристократии, не все из которых хотели платить дань в далекую Москву, разрывая традиционные отношения с тюменскими ханами из династии Шибанидов. При этом, даже сторонники бухарской версии, отмечают, что войско Кучума, который традиционно и считается упоминаемым «Шибанским царевичем», было сформировано из узбекских, ногайских и башкирских отрядов. Причем и в дальнейшем гвардия хана будет состоять из представителей родовых улусов и ногайских воинов [Матвеев, Татауров, с.156, 223].

В июне 1557 года Исмаил потерпел поражение, а Шихмамаевичи, в частности мурза Бек, получили обратно свои улусы [Посольские книги, 2006, с.248, 282]. Возвращение Исмаила к власти ранней осенью 1557 г. не привело к восстановлению отношений с потомками Шейх-Мамая [Трепавлов, 2002, с.284], которые предпочитали кочевать на востоке вместе с казахским ханом Хакк-Назаром [Посольские книги, 2006, с.252]. По мнению А.И.Исина, именно в 1557 году Хакк-Назар поддержал сыновей Шейх-Мамая при совершении ими похода за Яик [Исин, 2002, с.86]. Это совпадает с информацией из той же грамоты Исмаила в Москву о том, что «племянники мои… с нами завоевалися» [Посольские книги, 2006, с.252]. Таким образом, имевший место конфликт в Ногайской Орде были великолепной обстановкой для развязывания конфликта в Сибири. Военные силы Шибанидов зависели не только от поддержки зауральских племен, но и от прямой и значимой поддержки ногайской конницы.

В сентябре 1557 г. от сибирского князя Едигера была привезена шертная грамота с княжеской печатью, а также дань сполна в размере 1000 соболей, а также 100 соболей и 60 белок дорожной пошлины [ПСРЛ, 1906, с.285]. Это была неизмеримо меньше предложенной Едигером в 1555 году 30700 соболей дани и аналогичного количества белок в виде дорожной пошлины. Условность подчинения Сибирской земли Москве подчеркивалось сохранением в титуле русского царя в отношении этой территории термина «земля», которое ранее в летописях использовалось только для независимых территорий, а в документообороте второй половины XVI века обозначало мягкие формы зависимости. По мнению Е.В.Пчелова, об это свидетельствует не только само понятие, но и указание этой «земли» именно в конечной части титула русского царя [Пчелов, 2010, с.8].

Хотя связь этого события с ногайским влиянием не столь очевидна, следует отметить, что еще в мае 1557 года шерт-наме подписал Исмаил и некоторые из его союзников, что не помешало дальнейшему продолжению междоусобиц [Трепавлов, 2002, с.614]. Таким образом, как и в прошлом случае, имеется определенное совпадение между посольскими делами сибирского бека Едигера и ногайского бия Исмаила. В ноябре 1558 года с соболями и белками прибыл очередной сибирский посол, который обещал зимой привезти «давною дань» [ПСРЛ, 1906, с.313].

В связи с этим чрезвычайно интересно то, по какому маршруту могли двигаться сибирские послы в Москву. 20 сентября 1598 года тарские воеводы отправили плененных родственников хана Кучума по только открытому правительственному тракту, который назывался «Бабиновской дорогой». Об этом можно судить по перечню тех городов, через который пролегал их путь. По нему Кучумовичи прибыли к Москве 15 января 1599 года, затратив на путь чуть менее 4 месяцев. В более раннее время послы должны были ехать либо по речному пути до Чердыни, либо по т.н. «старой Казанской дороге», которая шла от Тюмени через Уфимские степи. Первая дорога была удобна для сообщения из Москвы в Сибирь по течению рек, а обратный путь был возможен либо против течения, либо же сухопутьем ее доступность ограничивалась зимним периодом при условии движения по замерзшим рекам. Однако, большинство сибирских посольств прибывало в Москву в осенний период. При всей условности подсчетов в таком случае посольство должно было затратить на свой путь не менее 2-2,5 месяцев по воде. Путь по Старой Казанской дороге был короче почти в три раза, им пользовались до конца XVII века, несмотря на постоянные запреты московского правительства [Вилков, 1990, с.39-46; Самигулов, 2011, с.50-53]. В таком случае он проходил в значительной степени именно через ногайские степи и собственно кочевья Шибанидов либо связанных с ними племен, например табын. С учетом сроков получения информации от Исмаила и отправления послов из Сибири понятен возможный период запаздывания между посольствами в 4 месяца.

Летом 1559 г. русский посол в Орде Елизар Мальцов сообщал, что шесть братьев Шихмамаевичей продолжали находиться на Яике «с Смаилем не в миру» [Посольские книги, 2006, с.294]. Уже в начале октября 1559 года Исмаил в грамоте с послом Темирем сообщал в Москву, что должность кековата (военачальника левого крыла) была предоставлена Баю б. Шейх-Мамаю, которому поручили охранять Яик (Урал) [Посольские книги, 2006, с.297]. Видимо, это было сделано для прекращения конфликта с достаточно могущественным ногайским кланом. К тому же в конце 1550-х гг. начался массовый исход ногаев, в том числе через Урал, с территорий, подвластных Исмаилу [Трепавлов, 2002, с.289]. Возможно, Шихмамаевичи должны были частично затормозить этот процесс. При этом должность за Баем была закреплена лишь на очень краткий срок.

События последующих 4 лет сложно реконструировать по причине отсутствия источников. Начавшаяся в 1558 году Ливонская война ставила для Москвы сибирский вопрос на второй, а то и третий план. В Ногайской Орде, несмотря на укрепление власти Исмаила, продолжались междоусобицы. По всей видимости, это усугублялось экологическим кризисом, голодом и мором, которые во второй половине 1550-х гг. охватили не только степные, но и прилегавшие к ним лесостепные территории по обе стороны Урала. При этом, по мнению В.В.Трепавлова, «к концу 1550-ых гг. братья (т.е. Шихмамевичи, — Д.М.) расценивались как «неотступные» подданные победителя-Исмаила» [Трепавлов, 2011, с.83].

Последнее посольство с данью от князя Едигера прибыло в Москву в 1563 году, находясь там одновременно с послами от Муртазы и Ахмед-Гирея Шибанидов. Таким образом, обе стороны политического спора, то есть тюменские ханы и сибирские беки, апеллировали в своем споре именно к московскому «белому» царю, который после захвата Казанского и Астраханского ханств самым мог рассматриваться в качестве верховного «сюзерена» Сибирских земель [Трепавлов, 2007, с.101-102].

В начале 1560-х гг. трое из оставшихся в живых сыновей Шейх-Мамая, которые до того занимались охраной границ по Уралу, обосновались в Средней Азии [Трепавлов, 2002, с.309]. В августе 1562 года они участвовали в набеге на «княжие улусы» Исмаила и Сарайчик вместе с детьми Юсуфа, но в ходе погони были разбиты сыном ногайского бия Динбаем [ПДРВ, 1795, с.205-206]. Зимой 1562/63 года они участвовали в походе против Исмаила на стороне ташкентского правителя Бабы б. Барака [Трепавлов, 2002, с.309]. Кстати, именно он был одним из главных соперников бухарского лидера Абдуллы II вплоть до своей смерти в 1582 г. В целом отношения Алтыулов (название закрепившейся за улусом Шихмамевичей) с ногайскими биями наладились лишь после смерти осенью 1563 года Исмаила в правление его сына Дин-Ахмеда.

Реконструировать связи Бухары с сибирскими делами этого времени гораздо сложнее, хотя общеизвестен случай наименовании Муртазы «ханом Большой Бухары» в контексте обращения к нему послов из Сибири [Миллер, 2005, с.192]. Д.М.Исхаков считает, что отбрасывать полностью сведения Г.Ф.Миллера о Муртазе как правители «Большой Бухары» нельзя, поскольку в условиях династических распрей он вполне мог участвовать в борьбе за Бухару [Исхаков, 2011, с.172].

Лишь в формате предположения хотелось бы высказать версию о том, что само обобщающее понятие «Большая Бухара» могло сформироваться именно в ходе объединительной политики Абдуллы II. Возможно, это название, в отличие от используемого в мусульманских текстах словосочетания «Великая Бухара», отражало главенствующую роль этого ханства среди соседей [о такой трактовке названия Большие Ногаи или Большой Орды: Трепавлов, 2002, с.311; Горский, 2013, с.60-62]. При этом в первой половине 1570-х гг. Муртаза и его старший сын Ахмед-Гирей однозначно находились в Бухарском вилайете и участвовали в организации исламской миссии в Сибирь. Впрочем, необходимо понимать, что при обсуждении этого вопроса мы опираемся на устные народные легенды и шежере сибирских сейидов, которые могли частично трансформироваться уже в русское время.

Отметим, что еще сложнее найти точки соприкосновения Сибирских Шибанидов с бухарским ханом Абдуллой II до начала 1570-х гг. На момент начала рассмотренных нами переговоров будущий бухарский лидер был лишь одним из многих среднеазиатских Шейбанидов, претендовавших на власть среди узбекских племен в условиях династической междоусобицы. К тому же сам султан в начале 1550-х гг. правил только небольшим городом Кермином на юге Узбекистана и вряд ли имел силы для организации столь масштабных акций. Хафиз-и Таныш Бухари специально подчеркивает немногочисленность его военных сил [Хафиз-и Таныш Бухари, 1983, с.135]. Вызывает сомнение сама возможность построения им каких-либо глобальных планов в отношении отдаленных северных территорий. В первой половине 1550-х гг. он ведет борьбу за Касбийский и Несефский вилайеты на левом берегу Амударьи, а также совершает поход на Бухару [Хафиз-и Таныш Бухари, 1983, с.138-145]. По данным В.В.Бартольда, в 963/1555-1556 гг. султан был вынужден бежать из своих наследственных владений.

Лишь в 1557 году, спустя год после смерти узбекского хана Науруз-Ахмеда, при прямой поддержке лидера суфийского тариката Накшбандийя Мухаммада Ислама, известного также как Ходжа Джубайри, Абдулла окончательно захватил Бухару, контроль над которой с тех пор не терял. По всей видимости, именно об этом шейхе пишет Э.Дженкинсон, побывавший в Бухаре 23 декабря 1558 — 8 марта 1559 г.: «В Бухаре есть духовный глава (metropolitane), который наблюдает за столь строгим исполнением этого закона Его больше слушают, чем короля; он может сместить короля и посадить другого по своей воле я желанию, как он и поступил относительно того короля, который царствовал во время нашего пребывания, в относительно его предшественника, смещенного его же стараниями: он предал его и приказал убить его ночью в его спальне; а это был государь, хорошо относившийся ко всем христианам» [Дженкинсон, 1937, с.182]. При этом о самом бухарском хане он указывает, что «Бухарский король не имеет ни большого могущества, ни богатств, его доходы очень невелики; содержится он главным образом на счет города: он взимает десятую деньгу со всех предметов, продаваемых как ремесленниками, так и купцами, что ведет к обеднению всего народа, который он держит в большом подчинении» [Дженкинсон, 1937, с.183]. Таким образом, возможности самого хана в начале его правления были крайне невелики.

Лишь в 1561 году Абдулла провозгласил своего отца Искандера верховным ханом всех узбеков. До этого данным титулом обладал правитель Балха Пир-Мухаммад, дядя Абдуллы. Весь период правления бухарского лидера характеризуется постоянными войнами с иными представителями династии за объединение всех узбекских земель [Бартольд, 1964, с.487-488]. Таким образом, даже, если искать хотя бы гипотетические связи, то они могли проходить лишь опосредованно через ногаев из клана Шихмамаевичей, либо же надо искать такие связи в среде имевших большое значение в политике бухарских представителей тариката Накшбандийя. Обратим внимание, что жена сибирского бека Бекбулата, брата Едигера, родила сына Сейдяка после бегства из Сибири в Большую Бухару также в доме местного сейида [Миллер, 2005, с.192]. При этом в 1570-е гг. в период расцвета Сибирского ханства вмешательство в его дела со стороны бухарских светских и религиозных лидеров отрицать невозможно.

В сентябре 1563 года русский царь именно Исмаилу выговаривал:

«… зять твой был на Сибири на нашем юрте, и дань нам с того юрта не дает. И мы впредь хотим того юрта доступати, и за то ему мстити» [ПДРВ, 1795, с.323].

Кстати, любопытно, что Исмаил в равной степени заступается и просит отпустить из Москвы обоих сибирских послов Чибиченя (от Едигера) и Ташкина (от Муртазы и Ахмед-Гирея) [ПДРВ, 1795, с.303; ПДРВ, 1801, с.22]. Правда, Муртазе ставилось в вину и нанесение большого вреда русским данникам в Сибири [Небольсин, 1849, с.35], что подчеркивает его главенствующее положение в политике Шибанидов.

Судя по всему, некий «захват» Шибанидами Сибирской земли произошло в период конца лета-начала осени 1563 года, поскольку Исмаил, умерший в конце сентября того же года, еще успел написать грамоту в Москву с просьбой организовать переговоры между сибирским и русским («белым») царем [ПДРВ, 1801, с.22]. Кроме того, князь Чигибень, посол Едигера, в сентябре 1563 года был отпущен по просьбе Исмаила вместе с ногайскими послами, что было связано со смертью сибирского бека. Юридически данное событие вообще следует трактовать не как захват, а как присоединение к Тюменскому юрту Сибирских земель по праву приглашения Кучума на престол в Искере:

«…сибирские люди царю и великому князю изменили, дани государевым данщиком давати не учали и взяли к себе на Сибирь царевича», при этом Едигер был убит [ПСРЛ, 1904, с.370].

Это убийство следует рассматривать как уничтожение, с одной стороны, именно поднявших восстание беклярибеков, что было вполне законно, а с другой как ликвидацию потенциального центра местного сопротивления, о котором, впрочем, после восшествия Кучума на престол источники ничего не сообщают.

Информация об убийстве братьев Едигера и Бекбулата Кучумом при захвате Сибири имеется и в «Сибирских летописях» [Ремезов, 1989, с.552; ПСРЛ, 1987, с.48]. Отметим, что части летописей, посвященные дорусскому прошлому Сибири, основаны на местных легендах, имевших хождение, прежде всего, в Тобольске. В целом они отражают т.н. «Тайбугидскую легенду», которая имеет ярко выраженный антишибанидский характер и могла быть отражением идеологии Тайбугидов, сложившейся по мере роста их влияния с Сибири и особенно в контексте борьбы за независимость от тюменских династов.

Таким образом, с учетом сроков поступления информации в Москву из степей, возвращение престола относится еще ко времени жизни покровителя Тайбугидов Исмаила, и теоретически может быть истолковано как попытка наладить отношения с воинственными наследниками Шейх-Мамая, которые в свою очередь поддерживали семью хана Муртазы. В целом, сибирские князья из династии Тайбугидов пали жертвой противоречий между бием Исмаилом и Шихмамаевичами, которые использовали Сибирских Шибанидов как одну из сил в этой борьбе. Для самих тюменских династов участие в ней позволило расширить подвластные территории за счет присоединения земель по Иртышу, которые ранее, скорее всего, напрямую не входили в состав улуса Шибанидов. Прямая поддержка ногаями Сибирских Шибанидов при нападениях на Сибирь стала основой для их дальнейшего тесного взаимодействия на протяжении всего существования Сибирского ханства. При этом роль Бухары в этом процессе могла проявиться лишь на заключительном этапе и, скорее всего, связано с активной политикой не столько светской, сколько духовной власти в лице влиятельных лидеров суфийского тариката Накшбандийя.

СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ

1. Бартольд В.В. Абдулла б. Искендер // Сочинения. Т.2. Ч.II. М.: Наука, 1964. С. 487-488.
2. Вайнштейн Ж. Москва и Большая Ногайская Орда за кулисами покорения Сибири // Восточная Европа Средневековья и раннего Нового времени глазами французских исследователей. Сборник статей. Казань: Институт истории АН РТ, 2009. С. 365-375.
3. Вилков О.Н. Очерки социально-экономического развития Сибири конца XVI — начала XVIII вв. Новосибирск: Наука, Сибирское отделение, 1990. 368 с.
4. Герберштейн С. Записки о Московии // Россия XVI века. Воспоминания иностранцев. Смоленск: Русич, 2003. С. 152-301.
5. Горский А.А. О так называемой «Большой Орде» // Русь, Россия. Средневековье и Новое время. 2013. № 3. С. 60-62.
6. Дженкинсон Э. Путешествие в Среднюю Азию. 1558-1560 гг. // Английские путешественники в Московском государстве в XVI веке. М.: Соцэкгиз, 1937. С. 168-192.
7. Исин А. Казахское ханство и Ногайская Орда во второй половине XV-XVI вв. Семипалатинск, 2002. 139 с.
8. История народов Узбекистана. Т.2. От образования государства Шейбанидов до Великой октябрьской социалистической революции. Ташкент: Изд-во АН УзССР, 1947. 465 с.
9. Исхаков Д.М. Институт сейидов в Улусе Джучи и позднезолотоордынских тюрко-татарских государствах. Казань: Фэн АН РТ, 2011. 228 с.
10. Катанов Н. О религиозных войнах учеников шейха Багауддина против инородцев Западной Сибири (по рукописям Тобольского губернского музея). Казань, 1904.
11. Катанов Н.Ф. Предание тобольских татар о Кучуме и Ермаке // Тобольский хронограф. Вып. IV. Екатеринбург, 2004.
12. Маслюженко Д.Н. Этнополитическая история лесостепного Притоболья в средние века. Курган: Изд-во Курганского гос.ун-та, 2008. 168 с.
13. Маслюженко Д.Н. Политическая деятельность Сибирских Шибанидов в первой четверти XVI века (по переписке Ак-Курта с Москвой) // История, экономика и культура средневековых тюрко-татарских государств Западной Сибири. Материалы международной конференции / под ред. Маслюженко Д.Н. Курган: Изд-во Курганского гос. университета, 2011. С. 62-68.
14. Матвеев А.В., Татауров С.Ф. Сибирское ханство: военно-политические аспекты истории. Казань: Фэн АН РТ, 2012. 260 с.
15. Миллер Г.Ф. История Сибири. Т.I. М.: Восточная литература РАН, 2005. 630 с.
16. Миллер Г.Ф. История Сибири. Т.II. М.: Восточная литература РАН, 2000. 796 с.
17. Небольсин П. Покорение Сибири. СПб., 1849.
18. Продолжение древней российской вивлиофики. Ч.X. СПб., 1795. 327 с.
19. Продолжение древней российской вивлиофики. Ч.XI. СПб., 1801. 315 с.
20. Посольские книги по связям России с Ногайской Ордой. 1551-1561 гг. Публикация текста / Сост. Д.А.Мустафина, В.В.Трепавлов. Казань: Татарское книжное издательство, 2006. 391 с.
21. Полное собрание русских летописей. Т.13. Первая половина. Летописный сборник, именуемый Патриаршею или Никоновской летописью. СПб.: Типография Н.Ю.Скороходова, 1904. 303 с.
22. Полное собрание русских летописей. Т.13. Вторая половина. Дополнения к Никоновской летописи. СПб.: Типография Н.Ю.Скороходова, 1906. 234 с.
23. Полное собрание русских летописей. Т.36. Сибирские летописи. Ч.1. Группа есиповской летописи. М.: Наука, 1987.
24. Пчелов Е.В. Территориальный титул российских государей: структура и принципы формирования // Российская история. 2010. № 1. С. 3-16.
25. Ремезов С.У. История Сибирская // Памятники литературы Древней Руси. XVII век. Кн.2. М.: Художественная литература, 1989.
26. Самигулов Г.Х. Историография «Казанских дорог» // Вестник Южно-Уральского государственного университета. № 9 (226). Челябинск, 2011. С. 50-53
27. Самигулов Г.Х. К вопросу о границе Ногайской Орды и Сибирского Зауралья // Средневековые тюрко-татарские государства. Вып. 4. Казань: Институт истории им. Ш.Марджани, 2012. С.126-130.
28. Султанов Т.И. Чингиз-хан и Чингизиды. Судьба и власть. М.: АСТ, 2006. 445 с.
29. Трепавлов В.В. История Ногайской Орды. М.: Издательская фирма «Восточная литература» РАН, 2002. 752 с.
30. Трепавлов В.В. Московское и казанское «подданство» Сибирского юрта // Сулеймановские чтения: Материалы X Всероссийской научно-практической конференции. Тюмень: СИТИ ПРЕСС, 2007. С.101-102.
31. Трепавлов В.В. Тюркские народы средневековой Евразии. Избранные труды. Казань: ООО «Фолиант», 2011. 252 с.
32. Хафиз-и Таныш Бухари. Шараф-наме-йи шахи (Книга шахской славы). Т.1. М.: Наука, 1983.

Москва и Искер в 1569–1582 гг. в контексте международной политики

Печатный аналог: Маслюженко Д.Н., Рябинина Е.А.МоскваиИскер в 1569-1582 гг. в контексте международной политики // Тюрко-татарские государства. Вып.4. Казань:Институт историиим. Ш.Марджани, 2012. С.213-222. PDF, 632 Кб.

Поход казаков во главе с Ермаком в начале 1580-х гг. стал началом конца длительного периода власти в Сибири династии Шибанидов (потомков четвертого сына Джучи Шибана, внука Чингис-хана) в лице хана Кучума и его сыновей и одновременно отправной точкой для вхождения территории Западной Сибири в состав Московского государства. Для первого этапа этого процесса явно реконструируется его завоевательный характер, по крайней мере, по отношению к татарскому населению. Хотя непосредственные причины похода уже неоднократно анализировались, в массовом сознании и учебной литературе без достаточной аргументации закрепилось мнение об агрессивной политике искерского хана, по сути спровоцировавшего своими действиями дальнейшее русское завоевание. В кратком виде его отразил в своей работе еще С.А.Токарев:

«Новый сибирский хан Кучум был настроен враждебно в отношении московского государства. Он нападал на остяков, плативших дань в Москву, производил постоянные набеги на восточные границы Московского государства, на землю Пермскую; особенно страдали от набегов Кучума русские жители, живущие по рекам Каме и Чусовой, во владениях Строгановых… В 70-х годах XVI века Кучум не раз устраивал опустошительные набеги на Пермские земли и строгановские владения» [Токарев, 1939, с.95-96].

Об обострении отношений между Москвой и Сибирским ханством в последней четверти XVI века пишут и авторы обобщающей монографии «История Урала с древнейших времен до 1861 г.» [История Урала, 1989, с.153]. Данная историографическая традиция (по мнению одного из авторов — Д.Н.Маслюженко — сконструированный историографический миф) занял свое место в учебной литературе, и отражает не во всем верную картину межгосударственных отношений XVI века. Авторы данной работы хотели бы заострить внимание на некоторых основных моментах политического курса Кучума в то десятилетие, которое непосредственно предшествовало походу Ермака, и особенно на тех позициях, которые не вписываются в традиционную точку зрения [в целом внешняя политика Кучума нами была проанализирована в: Маслюженко, Рябинина, 2009, с.97-111; Рябинина, 2011, с.90-95].

Как известно, еще в 1569-1571 гг. международная политика Москвы и Искера по отношению друг к другу характеризовалась как миролюбивая, в частности хан Кучум был готов выплачивать в Москву дань [СГГД, 1819, с.52, 63-65], по сути, подтверждая тем самым договор Москвы с сибирским беком Едигером из династии Тайбугидов, который получил ярлык от Ивана IV. В.В.Трепавлов отметил, что при смене монарха требовалось обновление (подтверждение) ярлыков, выданных его предшественником. В данном случае имелось в виду, что до 1552 года подобную функцию по отношению к Сибири мог выполнять казанский хан. Не менее важно то, что «указанный порядок издавна действовал при уходе от власти не только дарователя ярлыка, но и получателя». Этим и объяснялась ситуация на начальном этапе отношений Ивана IV и Кучума, в рамках которых последний действительно мог восприниматься как государев «посаженник», а в случае разрыва отношений — «изменник» [Трепавлов, 2011-а, с.222]. Хотя обращает на себя внимание то, что до прихода Кучума и его родственников к власти в Искере около 1563 года переписка с Москвой ими велась достаточно активно, а затем произошел шестилетний перерыв. Это позволяет нам предположить, что дело могло быть не только в подтверждении ярлыка, а в гораздо более сложных проблемах международной политики и связанной с этим торговли.

Резонно предположить, что обещания Кучума могли быть связаны с процессом становления и расширения границ ханства, в ходе которого хан стремился ликвидировать любую возможность вмешательства западного соседа. Очевидно, что на тот момент мир был и в интересах Ивана IV, чьи военные силы также были связаны на южных и западных границах, и для которого восточный вопрос не был приоритетным.

Однако возникает вопрос о соотношении статуса дарователя и получателя ярлыка, или связанной с ним происхождением шертной грамоты [Почекаев, Право, с.206-207]. Для ногайских и искерских биев, а также башкирских мурз не-чингизидского происхождения такая практика как рудимент золотоордынского времени действительно могла существовать, а московский властитель, особенно после захвата Казанского и Астраханского ханства, рассматриваться как верховный правитель. Однако в отношении Чингизидов, долгое время бывших гегемонами степей в силу самого происхождения, реальные юридические возможности ярлыка или шерти были ограничены и вызывают большие сомнения, если, конечно, речь не идет о тех представителях династии, которые расселялись на территории Московского государства, например в Касимовском ханстве.

Анализ конкретного формуляра писем 1569 и 1571 гг. позволил А.Г.Нестерову предположить, что начальный и конечный протокол писем Кучума находился в прямом противоречии с трактовкой их содержания русскими дипломатами как отражающих признание зависимости Сибири. Напротив сибирский хан считал себя высшим правителем по отношению к московскому царю, напоминая о своем Джучидском происхождении [Нестеров, 2004, 280-281].

Несмотря на споры в трактовках конкретных фраз, следует признать, что сибирско-московская переписка этого времени шла явно в русле ранее полученного Тайбугидами ярлыка от Ивана IV. Хотя и обращает на себя внимание имеющийся хронологический перерыв между интронизацией Кучума в Искере и первыми письмами. Как кажется, объяснение здесь надо искать не только в особенностях внешнеполитического положения ханства, но и в его внутренней политике.

В связи с этим рискнем высказать одно предположение, которое, как нам кажется, до этого в литературе еще не рассматривалось. Шибаниды контролировали зауральские степи, сибирскую лесостепь, а через нее и таежную зону, приблизительно с начала 1240- х гг. (для нашей темы более точное установление этой даты не играет роли), когда основатель династии Шибан, сын Джучи, получил свой улус от Бату как наместника Монгольской империи на территории будущей Золотой Орды.

Нам неизвестна информация в источниках о том, чтобы власть Шибанидов здесь фактически или юридически подвергалась сомнению. Однако границы этого улуса, особенно интересующие нас северные или восточные, установить достаточно сложно, при этом они могли варьироваться в зависимости от ситуации в самой Золотой Орде и иногда доходить до среднего Прииртышья и Оби. Однако в большинстве случаев Шибаниды все-таки были привязаны к Северному и Западному Казахстану, степям Южного Урала и отчасти лесостепи Южного Зауралья и юга Западной Сибири.

Особенно яркими на этом фоне выступают два случая возможного присутствия здесь представителей иных династий: расширение к северу границ земель Кончи, внука Орды-Ичена, и попытка закрепления здесь Тохтамыша, потомка Тука-Тимура, после его поражения от Тимура. Расширение земель Кончи на север в конце XIII века, о котором пишет Марко Поло, было кратковременным, его причины до сих пор не установлены и прервались усобицей среди потомков после его смерти. Попытки Тохтамыша закрепиться на землях союзников из потомков Шибана (возможно, с целью накопления сил для продолжения борьбы) и даже уйти дальше на северо-восток, как это следует из устных источников, на наш взгляд, привели к конфликту, которое могло стать причиной молчаливой санкции на убийство этого хана в 1406 году по Чинги-Турой.

Несмотря на стремление к сохранению контроля над этими землями, что, скорее всего, связано с заинтересованностью в пушной торговле, приносившей колоссальные прибыли, особенно с учетом того, что пушнина извлекалась как ясак, у нас нет точной информации о проникновении Шибанидов на берега Иртыша. М.Г.Сафаргалиев также отмечал, что только позднейшие предания говорят «о пребывании Шайбана в Сибири, на Иртыше, где позднее его потомки образовали Сибирское ханство» [Сафаргалиев, 1996, с.312].

Даже в период правления двух наиболее известных ханов из этой династии — Абу-л-Хайра и Ибрахима — их политика, прежде всего, была ориентирована на юг и запад к городам Средней Азии, в степи Поволжья и Казани. Так, в правление Ибак-хана русские войска прошли во время похода 1483 года по Тавде, что трактовалось как мимо Тюмени, то есть за пределами границ Тюменского юрта. В тех же летописях сибирский князь рассматривается как часть угорского политического мира [Маслюженко, Рябинина, 2011, с.48-49]. Таким образом, Искерский юрт не мог рассматриваться самими Шибанидами в качестве родового. Лишь около 1495 года представители династии беков Тайбугидов из племени буркутов покидают Чинги-Туру и распространяют свою власть на Искер. Было ли это согласованно с тогдашним тюменским ханом Мамуком, который активно вмешивался в казанские дела, или являлось следствием известного внутреннего конфликта после убийства Ибак-хана? При скудности источников по этому вопросу вряд ли на него можно дать однозначный ответ. Хотя следует обратить внимание на то, что в источниках отсутствует мотив мести родственников Ибак-хана за его смерть, хотя казалось бы убийство Чингизида было достаточно рискованным делом в условиях доминирующей в степях идеологии.

Таким образом, Искерский юрт оказался активно вовлечен во внутреннюю сибирскую политику лишь в самом конце XV века, и действительно мог рассматриваться как отдельный «стол». Правители этого юрта как беки должны были получать ярлыки, и в течение определенного времени в качестве их «сеньоров» могли рассматриваться оставшиеся в Тюмени ханы. Однако внутренние конфликты (уход к ногаям хана Агалака с частью родственников, миграция сибирских племен в ходе походов на Среднюю Азию 1510-1520- х гг., безуспешные попытки старшего сына Ибрахима Кутлук-хана во внешней политике) крайне ослабили местных династов. К концу первой четверти XVI века иностранные источники упоминают о том, что многочисленные шибанские татары, еще оставались на севере, но старая столица Чинги-Тура видимо ими оказалась утеряна, перешла (по данным С.Герберштейна) под власть угорских князей и утратила свое былое значение. В пользу этого свидетельствует сообщение, пришедшее в Москву в 1536 г., о том, что ногайский мирза Шейх-Мамай «детей отпущает к Асай-мырзе, да Кан-мурзу Туру воевать» [Посольские, 1995, с.155]. Большая часть северных земель улуса Шибана оказалась под контролем ногаев Шейх-Мамая, с которым вместе кочевали и оставшиеся Шибаниды.

В этих условиях, начав завоевание Искера, Кучум и его родственники оказывались в двойственной ситуации. С одной стороны, земли на юге Западной Сибири однозначно были часть улуса Шибана, а сам Кучум как Чингизид был абсолютно легитимным правителем этой территории. С другой стороны, видимо Искерский юрт никогда не входил в родовые владения этой династии, к тому же по летописи Кучум был приглашен «лучшими людьми» править в связи со смертью Едигера. Все это и поставило его в сложное положение, когда он вынужден был принять те правила политической игры, которые были ему навязаны московско-искерским договором 1555 года и связанным с ним ярлыком. Несомненно, что в случае реального захвата престола можно было по образцу самого Ивана IV после захвата Казани сослаться на это, однако сыграл свою роль как фактор приглашения, так и нежелание прямого конфликта с местной аристократией, которая при Едигере коллективно решала вопрос об обращении к Москве.

При этом крайне сомнительно, чтобы «замирье» с Москвой было связано с сопротивлением таких групп как представители «Тайбугина юрта», проживавшие в центре ханского домена [Трепавлов, 2002, с.52, 63-65], которые сами пригласили нового правителя, так и проживавших на южных территориях ногаев или тюменских татар, которые были основной поддержкой ханской власти. По всей видимости, могли быть значимыми еще два фактора: участие сибирских войск в столкновениях с казахами, о чем говорил сам Кучум [Акты исторические, 1841, с.340], и возможное продвижение его отрядов на северные территории с целью подчинения основных центров добычи пушнины. По всей видимости, военные действия против казахов могли происходить в период 1569 — начала 1570 гг., когда Хакк-Назар разгромил союзников Кучума Шихмамаевичей [Исин, 2002, с.96]. В тоже время степень проникновения Хакк-Назара на территорию Сибири и власти над башкирами, ногайцами и сибирскими татарами, устанавливаемая по данным рассказа К.Мулакаева П.И.Рычкову [Рычков, 1896, с.69; Исин, 2002, с.100; Абусеитова, 1985, с.52], вызывает резонные сомнения [Трепавлов, 2002, с.367; Трепавлов, 2011-а, с.110-113]. При этом в грамоте от сибирского царя 1570 года говорится, что «…мы того недругу своего взяли» [СГГД, 1819, с.52]. В историографии сложилось мнение о том, что этим недругом был именно Хакк-Назар [Абусеитова, 1985, с.167-168; Исин, 2002, с.101], что в целом вписывается в реконструируемую степную политику, хотя А.К.Бустанов предполагает, что это мог быть кто-то из представителей Тайбугидов [Бустанов, 2011, с.39]. Согласно летописям, на этот момент таким мог быть только сын Бек-Булата Сейдяк, однако он находился в Бухаре, и не мог участвовать в интересующих нас событиях. К тому же в летописи говорится, что «сибирские люди… дани государевым данщиком давати не учали и взяли к себе на Сибирь царевича» [ПСРЛ, 1965, с.370]. На наш взгляд, в качестве основного врага здесь следует рассматривать именно Хакк-Назара, с которым затем военные действия были прекращены. Судя по всему, в источниках действительно нет информации о дальнейших враждебных действиях этого хана против ногаев вплоть до событий конца 1577 г. [Трепавлов, 2002, с.368]. Возможно, замирение было связано с тем, что ближайший союзник Хакк-Назара Шигай породнился с Кучумом и его братом Ахмед-Гиреем [Маслюженко, 2008, с.133].

Грамота 1571 года, посланная Кучуму с Третьяком Чубуковым, подразумевала подписание шерти, переговоры о которой велись с марта 1569 через сибирского гонца Аису. В.В.Трепавлов пишет, что шерть регулировала, прежде всего, межгосударственные отношения. Причем на период ее действия младший партнер переходил под покровительство российского монарха, но не становился его подданным. В качестве обязательства шерть подразумевала выплату ясака, оказание военной помощи и отказ от договоров с противниками Москвы [Трепавлов, 2007, с.137]. Не ясно воспринимали ли так же шерть и ясак сами младшие партнеры, ведь по крайней мере Кучум мог использовал это как временную «страховку». Шертная грамота на подписание Кучуму была передана в Москве на государевом дворе сибирскому послу Тамасе и гонцу Аисе в октябре 1571 года. Подписанная Кучумом жалованная грамота не сохранилась до наших дней, хотя в архиве Посольского приказа она видимо была еще в первой четверти XVII века [Опись архива, 1977, с.289]. В перспективе это позволяло действительно считать сибирского хана «государевым изменником».

По всей видимости, дата получения этой грамоты стала решающим фактором в том, что условия ярлыка не были соблюдены. В мае 1571 года Москва была сожжена крымскими войсками при поддержке ногаев, и осенью еще лежала в руинах. Подобные наблюдения сибирского посольства с очевидностью должны были быть переданы Кучуму и стали признаком резкого снижения статуса Москвы в международных делах. Отказ от выполнения подписанной грамоты в этих условиях стал причиной ухудшения московско-сибирских отношений.

С этого времени наблюдается стабильная переориентация Искера на Бухару и в целом именно на южные степные связи. В 1572 году в Сибирь прибыла первая мусульманская миссия, собранная в Хиве по просьбе Бухары, которая показывает усиление позиций бухарского хана Абдуллы II [Катанов, 1897, с.51-60]. Отметим, что вопрос сибирско-бухарских отношений на данный момент является одним из наиболее сложных в истории сибирской государственности. По этой причине не ясно насколько эта миссия могла повлиять на смену внешнеполитических приоритетов. Однако обратим внимание на то, что хронологическое совпадение указанных событий явно могло быть основой для эскалации конфликта. Нельзя забывать и того, что религиозный фактор был значимым, по крайней мере, для слоя политической элиты средневековых государств, и, следовательно, распространение ислама могло стать основой для конфликта с православным государством.

Возможно, в качестве отголосков ухудшающихся отношений можно рассматривать нападения черемисов на Каме на пермских торговых людей в 1572 году, хотя в литературе и встречается мнение о том, что эти события провоцировались крымским ханом [Шумилов, 2011, с.141-143]. Согласно грамоте от 6 августа 1572 года, присланной от царя Якову и Григорию Строганову, к марийцам присоединились остяки, башкиры и буинцы, хотя в контексте упоминается о необходимости также «воевать изменников» из числа вотяков и ногаев [ДАИ, 1846, с.175]. В заголовке грамоты большинство этих групп, кроме черемисов, названы сибирскими инородцами, однако на тот момент большинство из них проживало на территории Поволжья и Приуралья. По всей видимости, связь этих событий с Сибирью появилась в документах позднее, в том числе возможно в ходе переписки Строгановых с Москвой, причем даже в тексте Строгановской летописи подобной связи еще не прослеживается [Строгановская, 1996, с.57-58]. По крайней мере, уже в жалованной грамоте 30 мая 1574 года Строгановым уточняется:

«…а к нашим де изменником к черемисе, как нам была черемиса изменила, посылал Сибирской через Тахчеи…» [Миллер, 2005, с.333].

Это позднее упоминание об участии сибирского хана в событиях 1572 года, на наш взгляд, отражает не исторические реалии, а лишь политические и экономические претензии Строгановых, которые с их помощью могли получить земли на Тоболе и Тахчее [см.например: Небольсин, 1849, с.57-58]. Следует учитывать, что авторы Строгановской летописи, в отличие от иных источников, строительство крепостей еще в 1558 году, как и в более позднее время, мотивировали постоянной агрессией ногаев и сибиряков.

Кроме того, возможно, как ответная мера со стороны России на участие сибирских людей в восстании черемисов, был предпринят поход 1572 года воеводы князя Афанасия Лыченицына. Он был прислан в Сибирь с войсками «проведать царство Сибирское и воевать царя Кучума», и который мог послужить причиной открытого конфликта между Российским государством и Сибирским ханством, несмотря на плачевный результат похода:

«..те ратные люди побиты от Кучума-царя в Сибири, а иные в полон взяты».

Следует признать, что исследователями уже давно высказывались сомнения в подлинности этого сообщения [Преображенский, 1972, с.23]. Таким образом, у нас нет однозначных данных о прямых военных столкновениях в 1572 году.

Более обоснованным выглядит точка зрения о том, что первые действия сибирских войск на территории владений Строгановых и в Перми могут быть связаны с событиями 1573 года. Согласно жалованной грамоте Ивана IV Строгановым и Строгановской летописи, эти действия начались с похода самого сибирского хана Кучума на места промыслов Строгановых, где были «побиты» остяки. Одновременно с этим Кучум принуждал перестать платить ясак в Москву иных данщиков из числа остяков, вогулов и югричей, дойдя до Чусовских городков:

«А иных данщиков наших Сибирской имает, а иных и убивает, а не велит… наши дани в нашу казну давати» [Миллер, 2005, с.333; Строгановская, 1996, с.58].

В данном случае эти события следует рассматривать в контексте стремления Кучума вернуть себе ясачное население и обеспечить активное участие в пушной торговле с Бухарой.

С этим же походом связывается перевод на территорию Сибирского ханства Тахчеи. В источниках этот термин встречается в двух значениях: как территория или юрт (например, «на Тахчеях и Тоболе») и как группа людей, улус (например, «посылал Сибирской через Тахчеи и перевел Тахчеи к себе; а преж сего Тахчеевы нам дани и в Казань ясаков не давали, а давали де ясак в Нагаи»). Подчеркивается, что они жили в окружении остяков, которые хотели платить дань в Москву и просили защиты, но при этом видимо отличались от них в этническом плане. Интерпретация этого названия вызвала длительную дискуссию в историографии [см.подробнее Скрынников, 1982, с.115-116]. Из жалованной грамоты 1574 года ясно, что территория Тахчеи и Тобола располагалась между Ногайской Ордой и Сибирским ханством [Миллер, 2005, с.332-333]. Наиболее убедительным видится точка зрения Е.Н.Шумилова, который считает, что Тахчеи — это территория в верховьях Чусовой, заселенная племенем терсяк, которые на протяжении XVI века покидают свои территории и уходят на юг в земли сальютов [Шумилов, 2011, с.141-143]. В.В.Трепавлов считает, что два сына Муртазы в разное время были наместниками Башкирии, которая находилась под управлением Шейх-Мамая [Трепавлов, 2002, с.208-210]. В связи с этим они должны были поддерживать связи с рядом племен севера лесостепной зоны. Это могло стать как причиной увода Тахчеи, так и более позднего переселения аялынцев в Прииртышье в 1570-е гг. [Татауров, 2011, с.52], которые поддерживали Кучума и его потомков.

Вслед за этим в конце июля 1573 года состоялся поход Маметкула Алтыуловича, племенника [*] и возможно беклярибека Кучум-хана [о последнем см.: Трепавлов, 2011-б, с.151], на Пермь:

«пришедшу ратью на Пермь Великую, Маметкул …городы и повости пограбил и пожег» [Вычегодско-Вымская, 1958, с.266].

Впрочем, иные источники не могут полностью подтвердить это сообщение. В частности, в уже упомянутой жалованной грамоте и Строгановской летописи речь идет:

«с Тобола де приходил Сибирского салтана брат Маметкул, собрався с ратью, дорог проведывати, куде идти ратью в Пермь, да многих де наших данных остяков побили, а жены их и дети в полон повели» [Миллер, 2005, с.332].

В летописи уточняется, что путь узнавали также на Строгановские городки (хотя с учетом предыдущего сообщения о походе Кучума это маловероятно, и ставит под вопрос реальность первого события, которое больше нигде не упоминается). Отход от пермской земли объясняется тем, что Маметкул убоялся значительного числа ратных людей, которые стояли в Чусовских городках [Строгановская, 1996, с.58]. В целом русское население Великой Перми от этого похода не пострадало [Шашков, 1997, с.5]. Однако в ходе этого похода был убит московский посол Третьяк Чубуков и сопровождавшие его служилые татары, которые шли к казахам [Миллер, 2005, с.332]. Отметим, что неясность целей посольства Третьяка Чубукова также стала основой для создания еще одной распространенной версии: якобы он вез грамоту о заключении союза с Хакк-Назаром, в том числе против Кучума [Файзрахманов, 2002, с.145; Зуев, Кадырбаев, 2000, с.40]. В реальности о точном содержании этой грамоты, как и целях посольства у казахов в источниках речи не идет. Напротив Москва в дальнейшем отмечала, что постоянных контактов с этим ханом нет, а обмен посольствами имел случайный и единичный характер [Трепавлов, 2002, с.370].

Таким образом, столкновения 1573 года в основном шли вокруг двух основных политических пунктов: контроль над ясачным населением, а следовательно над самым важным сибирским товаром — пушниной, и над основным на тот момент путем из Приуралья в Сибирь через верховья р.Чусовая. Причем, на наш взгляд, на первом месте стояло продолжение политики по обложению ясаком сибирского населения, которая являлась неотъемлемой частью государственной идеологии и экономической политики Сибирского ханства. Краеугольным камнем здесь была пушнина [Мартынова, 2002, с.294-295]. Вопрос о том, чьи данщики жили в Зауралье, решенный Москвой с помощью Строгановых в свою пользу, отнюдь не был столь очевиден для Искера.

В ответ на это Иван IV выдал в мае 1574 года грамоту Строгановым, которая расширяла данные им два года назад полномочия на набор военных людей. Текст документа говорил о том, что земли на Тахчее и Тоболе передаются под их управление, им разрешалось там строить крепости для защиты русских данщиков от ногаев и сибиряков, а также насильно приводить последних к дани русскому царю. Грамота подчеркивала:

«в нашей отчине за Югорским камнем, в Сибирской Украине, меж Сибири и Нагаи, Тахчеи и Тобол река с реками и озерами, и до вершин, где збираютца ратные люди Сибирскова салтана да ходят ратью».

Предлагалось также освободить всех насельников этих земель на 20 лет от податей, а также разрешить бухарцам и казахам торговать беспошлинно [Миллер, 2005, с.332-334]. По сути, передавая эти земли, царь юридически подчеркивал то, что ими от его руки владели сибирские князья Тайбугиды, а Кучум рассматривался как незаконный с точки зрения русских правитель. К тому же, с точки зрения русского царя, эти земли вполне подходили под понятие пустых: «на том месте пашни не пахиваны и дворы деи не стаивали, и в мою деи цареву и великого князя казну с того места пошлина никакая не бывала, и ныне не отданы никому…» [ДАИ, 1846, с.168]. Статус пустых земель мог быть связан также с уводом населения Тахчеи и использованием земель на Тоболе только в качестве летних кочевий.

После этого всплеска столкновений с 1574 году началось длительное затишье, которое может быть связано как со сменой искерского правителя, которым на 4 года стал старший брат Кучума Ахмед-Гирей, или, по крайней мере, с их соправлением, так и с невозможностью продолжения дальнейших действий обеими сторонами по различным причинам. Политика этого времени, по всей видимости, в значительной степени ориентировалась на юг, на Бухарское ханство, так как в источниках не встречено данных о военных конфликтах или нападениях со стороны Сибирского ханства. В этом отношении она продолжала традиции внешнеполитической линии периода Тюменского юрта. С приходом Ахмед-Гирея начинается приток в Сибирь бухарцев, причем Х.З.Зияев отмечал, что разрешение Строгановым беспошлинно торговать с бухарцами связано именно с расширением связей Сибири со Средней Азией [Зияев, 1983, с.19-20]. На наш взгляд, здесь явно наблюдается одно из противоречий в международной пушной торговле.

Некоторая активизация деятельности Кучума наблюдается в 1577 году, возможно после гибели старшего брата от рук казахов. В июле 1577 года в Москву приходит отчет от детей боярских о поездке к ногаям, который видимо, отражает ситуацию весны этого года. В отчете Тимофея Лачинова говорится, что к Ак-мирзе, который являлся лидером Шихмамевичей и играл значительную роль в ногайской политике, приезжал посол Таилак за лошадьми и овцами, которые по договору Кучум должен был получить за свою дочь, выданную замуж за Ак-мирзу. При этом Таилак встречался с Лачиновым и говорил, что «государь его Кучюм хочет впередь государю Царю и Великому Князю в дружбе бытии, и вперед от Государя не отстаточну быть, и хочет… в том и правду дати по своей вере». Другим послом Семеном Мальцовым было сообщено, что тогда же старший сын Кучума Алей женился на дочери ногайского бия Дин-Ахмата. Летом того же года сам ногайский бий в письме в Москву также пишет о «сватовстве с сибирским царем Кучумом» и далее просит «и хто его будет посол, и тыбе его пожаловал почтил…» [ПДРВ, 1801, с.189, 193, 222]. Параллельно с этим русский посол в Крыму Е.Ржевский сообщает осенью 1577 года о том, что послы из Сибири просили у крымского хана военной помощи в виде пушек, мотивируя это необходимостью защиты от действий московского царя [Назаров, 1969, с.109]. Однако поддержки они не получили.

В марте 1578 г. ногайскому бию Дин-Ахмату из Москвы сообщали:

«И у нас летом посол Кучюма царя сибирского был. А присылал Кучюм царь к нам бити челом о том, которая наша дань была на сибирской земле издавна от наших прародителей, и он давать хочет, а нам бы гнев свой отложити и держать к нему свое жалованье».

Было принято решение отправить в Сибирь с жалованной грамотой дорогу Добычу Лачинова «и дань свою имать постарине» [ПДРВ, 1801, с.281].

Еще раз обратим внимание на то, что новые попытки переговоров с Москвой начались только после смерти Ахмед-Гирея, которая условно относится к 1577-1578 гг. Складывается впечатление, что сама попытка смены в Искере Кучума на Ахмед-Гирея была связана именно с московской ориентацией первого и стремлением Бухары изменить это. Возможно, эти политические игры были отголоском возникающих экономических противоречий. Известно, что государства Средней Азии в большом количестве покупали у русских купцов меха пушных зверей, мед и воск. Причем значительная их часть шла из Перми через Строгановых, в том числе это были и меха из Сибири и Югории, отчасти полученные в виде ясака, а отчасти купленные вымичами [подробнее см.: Фехнер, 1956, с.58-62]. В этой ситуации резонно предположить, что Бухара была крайне заинтересована в прямом получении этих товаров от Искера, что и могло провоцировать некоторые связанные с этим процессы. Опять же в порядке дискуссии отметим и то, что отказ в дальнейшем Абдаллаха II помогать Кучуму против русских мог объясняться и тем, что хан не оправдал экономические надежды бухарского сюзерена. К тому же русские власти стремились привлечь бухарцев к торговле в русских городах, и видимо в экономическом плане потери были не значительными. В этом отношении заслуживает внимания позиция А.В.Матвеева и С.Ф.Татаурова о том, что ожившие при Кучуме северные международные торговые пути послужили причиной падения Сибирского ханства [Матвеев, Татауров, 2011, с.96]. Поскольку выгодное географическое положение Искера сделало его территорией в начале экономических, а затем и военных, столкновений Москвы и Бухары.

В тоже время не все в отношениях с ногаями было так хорошо. Незадолго до упомянутого выше ответа Дин-Ахмеду, в Москву приходит письмо от Хан-мирзы, сына Уруса, занимавшего в Ногайской Орде на тот момент второй по значимости после бия пост нурадина. В нем с намеком на верность России против Крыма мирза пишет:

«Да бью челом, с Тюменским и с Сибирским ратным учинился есмя, чтоб еси рати пожаловал. А болши Сибирского недруга у нас нет. А у меня своих воинских людей двадцать тысяч, чтоб еси пожаловал десять тысяч людей рати дал, Сибирь воевати. А мне до отца своего до Уруса дела нет, и до дяди своего до князя дел нет же».

Иван IV ответил не напрямую Хан-Мирзе, статус которого во внешней политике был не высок, а самому Дин-Ахмеду. Причем ответ был достаточно жесткий, намекающий на того, что бию необходимо самому разбираться в своих делах:

«И мы рати ему не дали и ему отказали, чтоб он вперед так с молодости без Урусова ведома не писал к нам в своих грамотах» [ПДРВ, 1801, с.268-269, 281].

Сам тон ответа и отказ в поддержке военного вмешательства в сибирские дела однозначно может свидетельствовать о нежелании русского правительства начинать в конце 1570-х гг. конфликт с Кучумом, особенно в условиях формирования в степях крупного союза во главе с бухарским ханом Абдаллахом II.

Несколько особняком здесь стоят действия 1581-1582 гг., которые наиболее удачно, на наш взгляд, реконструировал А.Т.Шашков, причем точная датировка этих событий во многом зависит от даты похода Ермака. По всей видимости, летом 1581 года во владениях Строгановых под Чусовскими городками и Сылвенским острожком началось восстание местных вогулов и остяков во главе с вогульским мурзой Бегбелией Ахтаковым [Шашков, 2001, с.27-28]. Традиционно это восстание принято объяснять спецификой политики Строгановых по отношению к ясачному населению. Сам мурза был взят в плен, многие его люди были убиты, а другие признали, что «бытии им под государскою высокою рукой…» [Строгановская, 1996, с.61]. Вскоре после этого в эти же земли подошли отряды Пелымского князя Аблай-Герима с вогуличами, причем последние стояли под Чусовскими острогом еще осенью 1581 года:

«приходил Деи войною Пелымской князь с вогуличи на их слободы, и деревни многие выжгли, и крестьян в полон емлют; и ныне … стоит около Чюсовкого острогу» [Миллер, 2005, с.335; Погодинский, 1991, с.66].

С учетом мнения А.Т.Шашкова о возможной перестановке руководителей походов и путаницы в датах в описании этого события в Вычегодско-Вымской летописи, можно предположить, что именно о нем говорится:

«Лета 7089 пришедшу…с вогуличи и югорцы на Пермь Великую на городки на Сылвенские и Чусовские, вотчины Строгановы пограбил».

В грамоте от 6 ноября 1581 года Никите Строганову предписывалось объединить силы с Семеном и Максимом Строгановыми и пермскими старостами, но при этом «воевать им не давали, чтоб вам всем от войны уберечись» [Миллер, 2005, с.335]. Следует понимать, что пелымские князья вели перманентную войну с русскими властями еще с середины XV века [Маслюженко, Рябинина, 2011, с.35-50]. Исходя из этого, в походе вполне самостоятельного пелымского князя отнюдь не обязательно видеть влияние сибирского хана Кучума, несмотря на то, что они и были союзниками [Нягань, 1995, с.48]. Хотя «Соликамская рукопись» и приписывает поход совместной деятельности пелымского князя, называя его Кихаком, и некоего сибирского мурзы [Шишонко, 1881, с.96]. По всей видимости, в отношении этого свода информации необходима значительная источниковедческая работа по поиску и выявлению изначального протографа.

Осенью 1581 — зимой 1582 года отдельные казачьи отряды, участвовавшие до этого в борьбе с ногаями, общей численностью до 540 человек зимовали на Сылве, откуда в течение зимы совершали набеги на вогулов [Шашков, 2001, с.30-31]. Столь большая численность отряда могла быть воспринята сибирским ханом Кучумом и рядом угорских князей как прямое вторжение на их территорию. В результате был организован ответный (возможно, совместный) поход в конце лета 1582 года [Скрынников, 1982, с.133], то есть как раз в то время, когда Ермак увел казаков в Сибирь. Согласно грамоте походом руководил пелымский князь, по Погодинскому летописцу — старший сын Кучума Алей, а по информации Вычегодско-Вымской летописи — сам сибирский царь. Столь же сильно отличается информация о результатах похода: в грамоте от 16.11.1582 года идет речь: «приходи войной на наши Пермские места, и к городу к Чердыни к острогу приступал»; в Погодинском летописце — «воевать Чусовую, и доходили до реки Камы и до города до Соли Камской», причем уточняется, что земли по Чусовой не дал «повоевать» Ермак. В наиболее подробном виде сообщение зафиксировано в Вычегодско-Вымской летописи:

«Того же лета… пришедшу с тотары, башкирцы, югорцы, вогулечи, пожегл и пограбил городки пермские Соликамск и Сылвенский и Яйвенский и вымские повосты Койгород и Волосенцу пожегл, а Чердыню приступал, но взяти не взял» [Миллер, 2005, с.335; Погодинский, 1991, с.66; Вычегодско-Вымская, 1958, с.267].

Строгановская летопись приписывает все эти действия именно пелымскому князю [Строгановская, 1996, с.62-63], однако перечень участников похода не позволяет согласиться с этой точкой зрения: «… з собою сылвенских и косвенских, яренских, инвенских и обдинских татар, остяков и вогулич, и вотяков, и башкирдцев…». Отметим, что все перечисленные группы татар проживали на территории Перми Великой или землях Строгановых по притокам р.Кама, и не имели отношения собственно к Сибирскому ханству. На территории Приуралья фиксируются также и все остальные группы населения. Данный список не позволяет в качестве руководителя выделять пелымского князя, но и не дает однозначного основания для поиска «руки» сибирского хана. Резонно предположить, что речь могла идти об очередном внутреннем восстании, которое совпало с походом сибирских войск, скорее всего, под руководством Алея, деятельность которых территориально была ограничена.

Несмотря на казалось бы очевидный ответ об отсутствии прямых связей между искерским правителем и рядом военных столкновений в Прикамье, следует обратить внимание на два нюанса. Во-первых, до сих пор четко не установлена северо-западная граница Сибирского ханства. Во-вторых, по данным Д.М.Исхакова, среди указанных выше групп населения были представители племени буркут, кушчи, табын, аялы, часть которых своим происхождением связана именно с сибирскими территориями, а часть продолжала проживать на территории владений Кучума [Исхаков, с.127-130]. Общность происхождения этих групп татар и продолжающиеся разносторонние переселения могли объяснять и некоторую возможность совместных действий, хотя источники напрямую этого и не подтверждают.

Таким образом, можно констатировать, что объективных факторов для эскалации конфликта 1582 года не выявляется. Имеющиеся источники не подтверждают предполагаемого роста немотивированной агрессивности сибирского хана в рассматриваемый период как возможной причины дальнейшей московско-сибирской войны. На тот момент обе стороны не были заинтересованы в обоюдных военных действиях, а их развитие стало одним из проявлений случайности в историческом процессе. В наиболее явной форме это фиксируется в «опальной» грамоте Ивана IV к Строгановым в 1582 году:

«и то зделалось вашею изменою: вы вогуличь и вотяков и пелынцов от нашего жалования отвели, и их задирали и войною на них приходили, да тем задором с Сибирским салтаном ссорили нас» [Миллер, 2005, с.335].

Помимо этого в литературе существует точка зрения, что «все казачьи походы „по приобретению новых землиц“ совершались с согласия государства, но по воле казаков» [Резун, Шиловский, 2005, с.164]. Скорее всего, военные действия 1582 года были во многом спровоцированы с одной стороны инициативой Строгановых, которые опирались на царские пожалования к востоку от Урала и с другой стороны казаками во главе с Ермаком, которые определили собственно направление похода, почти полностью повторившего поход 1483 года, но ставшего фатальным для Сибирского ханства.

БИБЛИОГРАФИЧЕСКИЙ СПИСОК

1. Абусеитова М.Х. Казахское ханство во второй половине XVI века. Алма-Ата: Наука, 1985. — 104 с.
2. Акты исторические, собранные и изданные Археографической комиссией. Т.1. 1334-1598 гг. СПб., 1841. — 596 с.
3. Беляков А.В. Чингисиды в России XV-XVII веков: просопографическое исследование. Рязань: «Рязань. Мiр», 2011. — 512 с.
4. Бустанов А.К. Деньги и письма сибирских ханов. Опыт источниковедческого исследования. Saarbrucken, 2011. — 60 с.
5. Вычегодско-Вымская летопись // Историко-филологический сборник Коми филиала АН СССР. Вып.4. — Сыктывкар: Коми книжное издательство, 1958. С.241-270.
6. Дополнения к актам историческим (ДАИ). Т.1. СПб., 1846. — 400 с.
7. Зияев Х.З. Экономические связи Средней Азии с Сибирью в XVI-XIX вв. Ташкент: ФАН, 1983. — 170 с.
8. Зуев Ю., Кадырбаев А. Поход Ермака в Сибирь: тюркские мотивы в русской теме // Вестник Евразии. 2000. № 3 (10). С.38-60.
9. Исин А. Казахское ханство и Ногайская Орда во второй половине XV-XVI вв. Семипалатинск: Тенгри, 2002. — 139 с.
10. История Урала с древнейших времен до 1861 г. / Под ред. А.А.Преображенского. М.: Наука, 1989. — 607 с.
11. Исхаков Д.М. От средневековых татар к татарам нового времени (этнополитический взгляд на историю волго-уральских татар XV-XVII вв.). Казань: Мастер Лайн, 1998. — 276 с.
12. Катанов Н.Ф. Предания тобольских татар о прибытии в 1572 году мухаммеданских проповедников в г. Искер // Ежегодник Тобольского губернского музея. Вып.8. Тобольск, 1897. С.51-61.
13. Мартынова Е.П. Татарско-угорские политические связи в XIV-XVII вв. // Тюркские народы: Материалы V Сибирского симпозиума «Культурное наследие народов Западной Сибири». Тобольск-Омск: ОмГПУ, 2002. С.294-296.
14. Маслюженко Д.Н. Этнополитическая история лесостепного Притоболья в средние века. Курган: Изд-во Курганского госуниверситета, 2008. — 168 с.
15. Маслюженко Д.Н., Рябинина Е.А. Реставрация Шибанидов в Сибири и правление Кучум хана во второй половине XVI века // Средневековые тюрко-татарские государства. Вып.1. Казань: Институт истории им.Ш.Марджани АН РТ, 2009. С.97-111.
16. Маслюженко Д.Н., Рябинина Е.А. Поход 1483 г.: летописные реалии и исторические реалии // Сибирский сборник. Вып.1. Казань: Яз, 2011. С.35-50.
17. Матвеев А.В., Татауров С.Ф. Пути сообщения Сибирских ханств // Вестник Омского университета. 2011. № 3 (61). С.95-101.
18. Миллер Г.Ф. История Сибири. Т.I. М.: Вост.лит, 2005. — 630 с.
19. Назаров В.Д. Зауральская эпопея XVI века // Вопросы истории. 1969. № 12. С.103-116.
20. Небольсин П. Покорение Сибири. СПб., 1849. — 264 с.
21. Нестеров А.Г. Документы Сибирских Шибанидов XV-XVI вв. // Восток-Запад: Диалог культур Евразии. Проблемы средневековой истории и археологии. Вып.4 Казань, 2004. С.280-281.
22. Нягань. Город на историческом фоне Нижнего Приобья. Екатеринбург, 1995. — 145 с.
23. Опись архива Посольского приказа 1626 года. Ч.1., 1977. — 416 с.
24. Погодинский летописец // Летописи Сибирские / сост. и общая редакция Е.И.Дергачевой-Скоп. Новосибирск: Новосибирское книжное издательство, 1991. С.57-104.
25. Полное собрание русских летописей (ПСРЛ). Т.13. Патриаршая, или Никоновская, летопись. М.: Наука, 1965. — 308 с.
26. Посольские книги по связям России с Ногайской Ордой 1489-1549 гг. Махачкала, 1995.
27. Почекаев Р.Ю. Право Золотой Орды. Казань: Фэн, 2009. — 260 с.
28. Преображенский А.А. Урал и западная Сибирь в конце XVI — начале XVIII вв. М.: Наука, 1972. — 392 с.
29. Продолжение древней российской вивлиофики (ПДРВ). Ч.XI. СПб., 1801. — 317 с.
30. Резун, Д.Я., Шиловский, М.В. Сибирь, конец XVI — начало XX века: фронтир в контексте этносоциальных и этнокультурных процессов. Новосибирск: ИД «Сова», 2005. — 194 с.
31. Рычков П.И. История Оренбургская. Оренбург, 1896. — 95 с.
32. Рябинина Е.А. Внешняя политика Кучум-хана в 1582-1598 гг. // История, экономика и культура средневековых тюрко-татарских государств Западной Сибири. Материалы международной конференции. — Курган: Изд-во Курганского госуниверситета, 2011. С.90-95.
33. Сафаргалиев М.Г. Распад Золотой Орды // На стыке континентов и цивилизаций. М.: ИНСАН, 1996. С.280-520.
34. Скрынников Р.Г. Сибирская экспедиция Ермака. Новосибирск: Наука, 1982. — 254 с.
35. Собрание государственных грамот и договоров (СГГД). Ч.2. М., 1819. — 643 с.
36. Строгановская летопись // На стыке континентов и судеб. Этнокультурные связи народов Урала в памятниках фольклора и исторических документах. Ч.1. / отв.редактор Н.А.Миненко. Екатеринбург: «Екатеринбург», 1996. — 236 с.
37. Татауров С.Ф. Город Ялом (к вопросу о месте расположения)/ С.Ф.Татауров // Сибирский сборник. Вып.1. Казань: Изд-во «ЯЗ», 2011.  С.51-62.
38. Токарев С. Поход Ермака и завоевание Сибирского царства // Исторический журнал. 1939. № 1.  С.94-102.
39. Трепавлов В.В. История Ногайской Орды. М.: Издательская фирма «Восточная литературы» РАН, 2002. — 752 с.
40. Трепавлов В.В. «Белый царь». Образ монарха и представления о подданстве у народов России XV-XVIII вв. М.: Востлит, 2007. — 255 с.
41. Трепавлов В.В. Тюркские народы средневековой Евразии. Избранные труды. Казань: ООО «Фолиант», 2011-а. — 252 с.
42. Трепавлов В.В. «Казачество» Кучумовичей: жизнь в скитаниях // Средневековые тюрко-татарские государства. Вып.3. — Казань: Ихлас, Институт истории им.Ш.Марджани АН РТ, 2011-б. С.141-154.
43. Файзрахманов Г. История сибирских татар (с древнейших времен до начала XX века) / Г.Файзрахманов. Казань: Фэн, 2002. — 456 с.
44. Фехнер М.В. Торговля Русского государства со странами Востока в XVI веке // Труды ГИМ. Вып.31.  М.: Госкультпросветиздат, 1956. — 138 с.
45. Шашков А.Т. Сибирский поход Ермака: хронология событий 1581-1582 гг. // Известия Уральского государственного университета. 1997. № 07. С. 35-50.
46. Шашков А. Т. Начало присоединения Сибири // Проблемы истории России. Вып. 4: Евразийское пограничье. — Екатеринбург: Волот, 2001. — С. 8-51.
47. Шишонко В. Пермская летопись. 1 период. Пермь, 1881.
48. Шумилов Е.Н. О местонахождении Тахчеи // Вопросы истории. 2008. № 9. С.141-143.

* Ранее нами была высказана версия о возможной принадлежности Маметкула к ногайской знати, в том числе к Шихмамаевичам. Однако следует согласиться с критикой этой точки зрения А.В.Беляковым и признать родство Мухаммед-Кула с Кучумом, которому первый, скорее всего, приходился племянником [Беляков, 2011, с.67].

Сибирская княжеская династия Тайбугидов: истоки формирования и мифологизации генеалогии

Печатный аналог: Маслюженко Д.Н. Сибирская княжеская династия Тайбугидов: истоки формирования и мифологизация генеалогии // Средневековые тюрко-татарские государства. Вып.2. Казань, 2010. С. 9-21. PDF, 332 Кб.

В конце XV века сибирская княжеская династия Тайбугидов стала единственной, сумевшей свергнуть власть части рода Чингис-хана — Шибанидов, на северной периферии бывшей Монгольской империи, и удержать ее за собой более чем на 70 лет. Очевидно, что период существования их политического объединения совпадает со временем постепенной утраты власти и политического влияния Чингизидами на значительной территории (так, синхронные процессы проходили в Русском государстве). Однако Тайбугиды попытались полностью дистанцироваться от чингизидской политической традиции и создать свою политическую идеологию, отличную от легитимизации через марионеточных ханов у Ногаев, или образа «белого царя» на Руси. В тоже время при рассмотрении истории Искерского княжества Тайбугидов мы должны осознавать, что смотрим на нее через призму русских летописцев, которые основывались на определенных штампах, характерных для русской исторической традиции.

Генеалогия играла важную роль в государственной и политической жизни государств эпохи средневековья. Зачастую на первое место она выходит в тех случаях, когда необходимо было юридически оправдать узурпацию власти, как это было в нечингизидских объединениях Тимуридов, Мангытов Бухары или Мингов Коканда. Для этого, среди прочего, можно было обосновать выдуманное происхождение от Чингис-хана, отослав тем самым к основной традиции, или составить нелестные характеристики на своих конкурентов [см. подробнее 50, c.170–179]. На наш взгляд, такой подход вполне применим и к генеалогии Тайбугидов.

Генеалогия этой династии достаточно хорошо реконструируется по данным русских письменных источников, которые возможно опирались на не дошедшие до нас татарские летописи и/или устные рассказы. В тоже время истоки власти и период ее установления, как и историчность основателей и первых правителей из этой династии — Он-сом-хана и Тайбуги — до сих пор остаются предметом дискуссии [начатой еще во времена Г.Ф.Миллера: 31, с. 185–189]. Особенную актуальность она приобрела в рамках конструирования истории т.н. «Ишимского ханства» как первого татарского государства в Западной Сибири [56, с. 117 и далее]. На наш взгляд, ранние этапы истории данной династии могут не только носить на себе следы эпического творчества, но и создания особого политического мифа Тайбугидов с целью обоснования прав этой династии на власть (с современной точки зрения, это по своей сущности фальсификация генеалогии как метод легитимизации). Анке фон Кюгельген, выявляя методы легитимации мангытской династии в Средней Азии, среди прочих пишет об особом значении генеалогии и ориентации на образец для подражания в лице выдающихся лиц прошлого, в том случае если первый способ был недостаточен [23, с. 54–55]. В данной работе мы попытаемся обосновать допустимость использования этих теоретических посылов к истории Тайбугидов.

С этой целью необходимо рассмотреть источники изучения генеалогии этой династии и выявить возможные аналоги личностям Он-сома и Тайбуги в имперской историографии с учетом исторической подоплеки прихода Тайбугидов к власти в результате военного переворота и убийства тюменского хана Ибрахима из династии Шибанидов около 1493 года. Этот заговор может рассматриваться и как ответ на произошедший до того террор самого Ибак-хана в отношении некоторых представителей сибирской княжеской династии. Предварительно отметим, что мы не будем обсуждать статус княжества Тайбугидов как в целом на постзолотоордынском пространстве, так и внутри Тюменского или Сибирского ханств, особенно с учетом точки зрения В.В.Трепавлова о невозможности полного государственного суверенитета княжества в условиях чингисидской политической карты [54, с. 386]. Очевидно, что имеющиеся источники свидетельствуют о том, что, по крайней мере, непосредственно в период активизации переговоров с Москвой сибирские беки пытались отстаивать свой сепаратизм от любого гипотетически имевшегося номинального сюзерена, хотя и полагались на возможно существовавшую поддержку ногайских беков. Другое дело, что дальнейший приход к власти Кучума, в том числе и в результате приглашения сибирской знатью, говорит о провале этой политики [26, с. 124]. К тому же на значительном промежутке времени после свершившегося переворота (кроме возможно периода 1530–1540-х гг.) в Сибири, в частности в Чинги-Туре, сохранялись правящие ханы из династии Шибанидов [26, с. 101 и далее]. В этом отношении может быть резонным предположение о том, что сибирские князья были не столько правителями отдельного государства, сколько могут рассматриваться как часть Тюменского ханства. В таком случае стольный город Искер и формирующиеся вокруг него земли есть часть политики по расширению границ Шибанидских владений. Эта проблема еще в целом требует своего осмысления.

Анализ источников реконструкции генеалогии Тайбугидов

Попытаемся выявить общее и особенное в имеющихся письменных источниках в целом по всей истории рода Тайбугидов. Первое упоминание бека из этой династии можно обнаружить в Патриаршей летописи и близких к ней, что в целом совпадает с широко известными переговорами между Сибирью и Москвой в середине XVI века. В этом контексте упоминается только князь Едигер как фактический правитель Сибирского княжества [38, с. 285, 313]. Реальность этих переговоров подтверждается упоминанием о них в контексте переписки ногайского бека Исмаила и русского царя Ивана IV о судьбе дочери бека, которая имела сына от Едигера и по невыясненным причинам оказалась в Москве. Очевидно, что этот сын для авторов Сибирских летописей и их информаторов оказался неизвестным [26, с. 124].

Следующее упоминание встречается в письме русского царя Федора I к Кучум-хану:

«…после деда твоего Ибака царя были на Сибирском государстве князь Табучи на роду Магмет князь, а после него Кадый князь…» [9, с. 11].

Причем, на наш взгляд, фиксируемая здесь более подробная генеалогия могла быть создана под влиянием находившихся в это время в Москве Маметкула Алтыуловича (возможно, происходившего из ногайской знати на службе у Кучума), князя Сейдяка Тайбугида и Кучумовичей.

Лишь в XVII века фиксируется известная нам подробная генеалогия этого рода в блоке Сибирских летописей Есиповской группы, Строгановской летописи и «Сибирской истории» С.Ремезова, а также в основанной на «второй ремезовской истории» Черепановской летописи XVIII века, которая в большей степени является научным памятником компилятивного плана. При этом дискуссия о взаимозависимости и хронологической последовательности этих источников имеет длительную историографическую традицию [3, с. 195 и далее; 34, с. 57 и далее]. Сложность проводимой реконструкции заключается, как нам кажется, в многослойности самих письменных источников, которые отражали как взгляд неизвестных нам татарских рассказчиков и летописцев, так и русских (православных) авторов.

Существует предположение, что впервые полная генеалогия была зафиксирована в «Повести летописной» начала XVII века, написанной Черкасом Александровым, головой тобольских служилых татар. Информация эта была извлечена из устных и возможно письменных сведений, собранных автором в ходе экспедиции Ермака, участником которой он был. Кроме того, частично она была дополнена сведениями взятого в плен в 1587 г. бека Сейдяка (Сеид-Ахмада) Тайбугида [58, с. 73–74]. Отметим, что уже в данном источнике основным информатором выступает именно представитель княжеской династии, что не может не наложить определенный отпечаток на всю летописную традицию. При этом Черкас Александров был назначен татарским головой на Тару в период 1593–94 годов, когда часть населения этого улуса еще продолжало выплачивать ясак хану Кучуму [11].

В наиболее ранней форме в рамках Сибирских летописей генеалогия фиксируется в изначальном списке в Румянцевском летописце:

«На рецы же Обе царь некий бе Моаметева закона, именем Он, и убиен бысть. У него же бе сын Тайбуга. Сей прииде на реку Туру и созда град и нарече Чингиден».

После него правил его род, первым из которых упоминается Адеров сын Моамет, который убил казанского царя Упака и град Чингиден разрушил, поставил себе град на Иртыше, который назвал Сибирь [39, с. 32].

Более подробный рассказ фиксируется уже в Есиповской летописи Основной редакции 1636 года, которая частично основана на данных татарского летописца:

«О царстве же Сибирском и о княжении написахом ино с летописца татарского, ино же достоверны мужы испытовах, иже добре и некосноно поведоша ми…» [39, с. 42].

В основной редакции идет речь о следующем:

«На сей же реке Ишиме бе царь Моаметова закона именем Он. И воста на него его же державы от простых людей имянем Чингис и шед него яко разбойник, прочими, и уби царя Она и царство сам приемлет Чингис» [39, с. 46].

Затем следует история о спасении слугой Она сына его Тайбуги (который в заглавиях беллетризированной Забелинской редакции именуется царевичем [39, с. 107–108]), о чем спустя время узнает царь Чингис (причем в Нарышкинской редакции (1694 г.) он почтил Тайбугу «яко сын царева» [39, с. 235]). Царь дарует ему княжение и затем, собрав воинство, отпускает воевать на Иртыш чудь. «Князь же Тайбуга, шед с воинством, многия царю покори по реце Иртышу и великой реке Оби», то есть он захватил людей для царя. Возвратившись с этим известием, Тайбуга получил еще большие почести, и отпустил его Чингис жить туда, где хочет. Тайбуга поставил град Чингиден на Туре, где сейчас Тюмень. После него правил там Ходжа, затем его сын Мар, который был убит казанским царем Упаком (чаще всего идентифицируется с тюменским ханом Ибаком), который долго правил в Чимгидене. «Маровы же дети Ядер и Ябалак умре своею смертью» [39, с. 47].

Сын Ядера Мамет убил Упака и разрушил град Чингиден, а затем построил новый город на Иртыше Сибирь. После его смерти пресеклось царство на Ишиме. В оригинале некоторых редакций данного летописного рассказа речь идет об изначальном царстве на Иртыше (например, в Лихачевской редакции [39, с. 119]). В Погодинском летописце окончание царства на р.Ишим связывают со смертью Чингиса, а не с переселением Мамета в Сибирь [39, с. 129]). Поочередное упоминание двух рек может быть связано с расположением города в устье Ишима, то есть недалеко от Иртыша. Смысл фразы об окончании царства на Ишиме в данном контексте не совсем ясно, особенно если учитывать, что все беки, начиная с Тайбуги, правили в Чимгидене, который большинством авторов безоговорочно связывается с Тюменью (в частности, по расположению новой столицы на реке Туре). Возможно, в этой фразе можно увидеть отголоски неких ишимских владений данной династии, которые были утеряны на протяжении XV века, в период правления ханов Шибанидов Хаджи-Мухаммада, Абу-л-Хайра и Ибрахима. Хотя в целом из контекста источников следует, что столицей княжеской династия явно виделась именно Чимги-тура на Туре, и в таком случае роль ишимских владений со столицей в Кызыл-Туре в составе Сибирского юрта не до конца ясна и требует дальнейшего, в том числе археологического, изучения. В частности, картина внутренних взаимоотношений внутри этого юрта осложняется тем, что сгоревшие укрепления Кызылтуры датируются периодом между 1243–1438 годами. При этом поздние слои данного памятника связывают с бакальским населением, основная территория бытования которого располагалась по Тоболу, где они были основой для складывания групп тобольских и тюменских татар, при этом на Ишиме иных памятников с данной группой керамики не выявлено [12, с. 58–59].

Далее в академической редакции уточняется, что после Мамета пресеклось царство на Ишиме: «понеже и его разруши князь Махмет, Обдера, князя сибирского, сын» [39, с. 357]. Затем перечисляются сибирские беки: после него княжили на Сибири Ябалаков сын Агиш, затем Маметов сын Казым, после него Казымовы дети Етигер и Бекбулат, которых убил Кучум [39, с. 47].

К этой истории в Лихачевской редакции на основании устных рассказов и не дошедших до нас источников во второй половине XVII века добавляется, что после возвращения Тайбуги из похода царь Чингис «…наипаче ему честь дарует, но и дщерь свою даде за него в жену» [39, с. 118]. После этого Чингис отпустил их на реку Туру. Когда Чингис умер бездетным, то приказал все царство отдать зятю своему и дочери. В этой же редакции также указывается, что инициатива свадьбы князя Мара на сестре казанского царя Упака исходила от отца первого Ходжи. Причем вскоре после этого последний был убит в ходе похода на Бухарского хана Амара, что на уровне гипотезы и, исходя из реконструируемой хронологии Тюменского ханства, может быть связано с военными столкновениями между ханом Ибрахимом и Мухаммадом Шейбани [28, с. 247]. В правление Мара Упак пришел к своему зятю, и овладел городом и стал им править. Дети Мара продолжали жить в Чимгидене при Упаке и умерли своей смертью. Причем в этой редакции титул Мамета после того как он убивает Упака сменяется с княжеского на царский [39, с. 119]. Логически это могло быть верным с позиции русского летописца, если вспомнить подобную же трансформацию, которая произошла с титулатурой московских князей после захвата Казани. Кроме того, в редакции говорится о том, что у Агиша детей не было, и Казыя убили ближние люди, а его сыновья восстали с родичами и разорили улусы убийц и стали править.

Таким образом, даже в Сибирских летописях Есиповской группы в зависимости от редакций существуют значительные разночтения и вариации в информации о Тайбугидах, в том числе об их титулатуре и в некоторых случаях судьбе, не подвергается сомнению только порядок правления князей. Хотя титул царя или султана (царева сына) по отношению к ним в некоторых случаях используется, следует предположить, что в реальности в условиях ханской традиции Чингисидов, доминировавшей в XIII–XVI веках, аналогичный титул не мог быть закреплен за конкурирующей династией.

В летописи Спасского, которая является списком Строгановской летописи второй половины XVII века, указывается: «Бысть в Сибирской стране на реке Ишим некто, Магметова закона, царь именем Иван, родом Татарин; и возста на него, его державы от простых татар, именем Чингис, и нашед н него аки разбойник, призвав подобных себе, и уби его и сам бысть царь. И некто от слуг царя Ивана, сына его царевича Тайбугу соблюде от Чингисова убийства. И … уведа Чингис про Тайбуга, яко сын есть царя Ивана… и почте его великою честию, и прозва его князь Тайбуга, и иным повеле его також звати. И по сем Тайбуга начать проситися, дабы отпущен был; он же собирает ему воинство и отпустиша его». После этого Тайбуга покорил себе многих людей, живущих по Иртышу до Оби, после чего вернулся к Чингису, который вновь его отпустил, что бы он где хотел, там и обитал. Тайбуга построил град Чингий на Туре. После него в том городе княжил его сын Хаджа, затем его сын Мар, у которого были сыновья Адер и Ябалак и который женился на сестре казанского царя Упака и был убит им. Спустя много лет Адеров сын Мамет убил Упака и поставил град на Иртыше, который назвал Сибирь. Затем княжил сны Яболака Агиш, после чего Маметов сын Казый, а затем дети его Едигер и Бекбулат [24, с. 28–30]. В целом это пересказ именно классической версии событий, кроме отсутствия упоминаний Ишима как коренного юрта Тайбугидов.

Информация С.Ремезова в «Сибирской истории» несколько отличается от описанной выше:

«Во имена самых первых верховных правителей басурманских: хан Онсом, кочуя по Ишиму, жив в устье Ишима реки, город его на Красном яру Кызыл-тура с тремя рядами укреплений; после хана Онсома — царь Иртышак, тем именем … река Иртыш … но его завоевал же Чингиз, царь тюменской; после Иртышака — царь Саргачик был вплоть до Кучума, и того Кучум взял в плен… Тюмень называлась Онцимки.

Мамет царь казанского царя Алима убил и в устье речки Сибирки выстроил город Кашлык, распространил царство в Сибири и подати установил. И с тех пор стала известна Сибирь и цари, о которых басурманская история рассказывает.

После того в Сибири в Кашлыке городе царствовала Агиш царь, Абалак Агишев, а за ним Мамет, затем Маметовы дети…

При Маметове сыне царе Сембахте…. При Саускане царе…»

(а затем царь Кучум «убил царя и князя Едигера и Бекбулата») [45, с. 551–552; 11], при этом их связь с предыдущими правителями из текста не ясна.

Причем такая фраза «царь и князи» встречается в летописи и ранее, что на уровне гипотезы и с учетом позднего характера текста может отражать реально существовавшее разделение власти между правителем и беклярибеком, наподобие тех, какие существовали между Шибанидами и ногайскими беками.

Возможно, что сообщение об убийстве Маметом Алима относится к Краткой Сибирской (Кунгурской) летописи, основанной на народных преданиях и сохранившейся только в составе Ремезовской летописи [2, с. 123]. Очевидно, что Ремезовская летопись основывалась как на ранее созданных Есиповской и Строгановской, так и на не дошедших до наших дней татарских летописях. Считается, что автор использовал не только письменные татарские летописи, но и устные рассказы [33, с. 156–157]. В результате такой многокомпонентности первоисточников возникала путаница в самом тексте, где есть явные противоречия.

Некоторая информация, схожая с рассказом Ремезова, встречается только в более позднем, на наш взгляд, сибирско-татарском дастане «Ильдан и Гульдан», скорее всего являющимся поздним краеведческим сочинением, записанным только в XIX веке. На наш взгляд, весьма сомнительно, чтобы этот дастан, несмотря на схожесть ряда сюжетов, мог выступать в качестве одного из источников сибирского летописания. В частности, здесь встречаются фигуры братьев Ансам-хана и Иртышака, наследников Ишим-хана, которые не только подавляют восстание местной «черни», но и воюют с Чанги-би (бием?). Отметим, что местные лидеры тем самым имеют более высокий по значимости титул, чем Чанги. История их противостояния с захватом столицы Кызыл-туры и строительством затем бием Чанги-туры, хотя и вписана в легендарный эпический сюжет, в целом весьма близка к иным сибирским летописным рассказам, причем здесь, как и у Ремезова, отсутствует фигура Тайбуги. Принципиальным отличием выступает то, что в конце концов Иртышак здесь разбил своего противника и восстановил свои владения, а его брат Ансам был разбит в ходе народного восстания (кстати, о жестоком отношении этого хана к населению сообщает и И.Черепанов) [15, с. 17–31; 17, с. 123–124].

При этом у самого Ремезова, Кучум разбивает как неизвестного нам Саргачика, так и Едигера и Бекбулата. Обращает на себя внимание, что только в этом источнике также упоминается казанский царь Алим, возможно известный по казанским источникам Алим-бек, сын правителя Булгара Абдуллы-хана, который после нападения Тимура «не возлюбив Казань, пришел в Тобол-туру» [5, с. 67–69: 17, с. 18; 43, с. 579 и примечание 125]. Алим здесь заменяет фигуру Упака (тюменского хана Ибака) из летописи С.Есипова. Отметим, что у Рахима в одном из народных перечней казанских ханов есть некий Апак-хан (перед Абдуллатифом), о котором сам автор ничего не знает [43, с. 562]. Несомненно, что Ибак-хан Тюменский, с которым идентифицируется Упак сибирских летописей, никогда не правил в Казани, в отличие от своего брата Мамука. Однако у него при дворе пребывал казанский князь Алгазый, возможно беклярибек опального казанского хана Ильгама, и ряд других представителей знати этого политического объединения, в том числе верховный сеид Теввекель [16, с. 175–176]. Не мог ли это факт стать основой для представлений сибирских татар о закреплении титула казанского хана за Ибрахимом. Кстати, Тобол-тура встречается и в Черепановской летописи, только там ее основателем выступает родственник Тайбуги по имени Тоболак [61, с. 276]. Очевидно, что в этих повторах мы сталкиваемся с некими отголосками именно татарских рассказов, использованных и переработанных русскими книжниками.

Кстати, в этом же источнике имеется уникальная информация о походе Кучума на Казань, где он берет замуж дочь казанского царя Мурата и приводит «с нею многих чюваш и абыз» [45, с. 552], которая не подтверждается иными летописями. Очевидно, что источники С.Ремезова несколько отличались от тех, которые были использованы более ранними летописцами (в частности, он сам упоминает бусурманских летописцев [45, с. 554]). Таким образом, С.Ремезов на самом деле мог заимствовать информацию из иных, в том числе казанских, источников и в целом его рассказ попытка совместить казанские и сибирские известия. Отсюда и некоторые нестыковки в последовательности событий и двойных повторах Кучума. При этом отсутствует столь значимая фигура как Тайбуга. В целом ремезовский рассказ гораздо подробнее и запутаннее, но он является более поздним по отношению к исследуемым событиям и не всегда ясен источник информации, что снижает степень доверия к данному рассказу.

Следует учитывать, что Ремезов параллельно с этим создавал Чертежную книгу Сибири и некоторые из упомянутых им правителей на самом деле могут быть лишь отражением народных этимологий, собранных, прежде всего, среди ишимских татар и объясняющих те или иные топографические и географические названия [36, с. 20]. В результате только в данном источнике встречается подробно развернутая история Ишимского государства, существование которого иными источниками не подтверждается. Возникает вопрос о степени достоверности данной информации, роли в них народных этимологий и стремления информаторов удревнить свою историю в условиях роста политического влияния Русского государства.

В целом этим завершается круг источников по генеалогии династии Тайбугидов. Отметим, что при этом кратком анализе мы отбирали лишь те рассказы, которые были хронологически близки к периоду правления Тайбугидов. Несомненно, что у авторов XVIII века также можно найти оригинальную информацию, но всегда возникает вопрос ее историчности.

Проиллюстрируем это на примере летописи И.Черепанова как примера краеведческого сочинения, к сожалению, до сих пор неизданного и по этой причине использованного нами в пересказе Н.Абрамова. По мнению, А.И. Андреева, при создании своего сочинения И.Черепанов использовал «Сказание о сибирских народах» С.Ремезова, которое также известно как «вторая ремезовская история», не сохранившаяся в качестве самостоятельного сочинения и отличающаяся от рассказанной выше, в частности присутствием Тайбуги [3, с. 186–188].

В данном сочинении имеется расширенная генеалогия данного рода, причем за счет добавления 15 поколений правителей до Он-Сона. Сам он трактуется как сын правителя Кызыл-Туры Юзака и брат наследовавшего ему Мунчака. При этом Он-Сон, притесняемый братом, был вынужден удалиться с преданными улусами на Иртыш, возможно к Искеру. Вскоре он обложил данью все окрестные племена по Ишиму, Иртышу, Тоболу и Туре и стал активно торговать с соседними ордами. Благодаря этому он прославился и стал могущественным, пока не напал на него «некий Чингий», который овладел его ханством. Также уточняется, что спасен был только самый младший сын Тайбуга, причем его скрыл его в отдаленном месте «дворецкий Чингия Мурат бий» [1, с. 712]. Заметим, что появление этого имени — информация поистине уникальная, особенно с учетом того, что в иных источниках в связи с историей Сибири упоминается казанский царь Мурат, чья дочь стала женой Кучума, и некий Шах-Мурад, возможный отец Тайбуги по ряду сибирско-татарских краеведческих сочинений и рукописей [12, с. 41; 19]. По нашему предположению, С.Ремезов, а через него И.Черепанов, пытались в одном сочинении состыковать максимальное количество доступных им источников, по сути, конструирую историю по образцу многих современных исследователей. Дальнейшее изложение в целом совпадает с традиционными точками зрения, изложенными выше, кроме уточнения о том, что Чингитура была названа в честь благодетеля, то есть Чингия [1, с. 713]. Расширенная генеалогия сибирских князей, использованная для реконструкции истории Ишимского ханства, присутствует только в этом позднем по времени произведение и происхождение этой информации нам неизвестно.

Было бы интересно обсудить роль в создании сочинений С.Ремезова и И.Черепнина эпических сказания сибирских народов, для которых характерна ориентация на примеры для подражания в виде легендарных предков-героев и завещанные ими порядки. По мнению В.В.Трепавлова, «ко времени письменной фиксации эпические произведения были хронологически и композиционное многослойными… описанные в нем события отразили множество своих исторических, реальных прототипов» [52, с. 323]. Таким образом, эпос может отражать некую усредненную картину бытования политического объединения. Именно такая многослойность и формулизация традиций читается в описанных выше рассказах С.Ремезова и И.Черепнина. Следовательно, найти здесь можно не реальные события, а их символизацию в народном сознании. В результате мы наблюдаем значительное усложнение событийной канвы, но не можем ответить на вопрос о реальной историчности Ишимского политического объединения.

Таким образом, наиболее ранняя информация о Тайбугидах содержится в русских летописях в связи с их перепиской с Москвой, затем в грамоте Кучуму от царя Федора. В XVII веке она вначале фиксируется у С.Есипова (который явно ориентировался именно на тобольские источники, близкие к Тайбугидам), затем под его влиянием в Строгановском летописании, и еще позднее у С.Ремезова (который к тому же мог использовать эпические сказания и народные этимологии, собранных в ходе работы над Чертежной книгой). Последний, по замечанию А.И. Андреева, следует рассматривать не как независимый источник, а как повесть, хотя и основанную на татарских рассказах. Рассказ С.Ремезова, в частности т.н. Вторая история, неизвестный в оригинале, затем скомпилирован Черепановым, который свел его с данными Г.Ф. Миллером и рядом других, создав краеведческое сочинение. Тем самым, данная летопись, по сути, не может рассматриваться как первоисточник, как, по всей видимости, и дастан Ильдан и Гульдан. Несомненно, что более достоверными для реконструкции генеалогии Тайбугидов следует считать ранние источники, которые подтверждаются и логикой исторического развития сибирской государственности.

Поиск аналогов событиям сибирских летописей в монгольской имперской историографии

На наш взгляд, анализ источников показывает особую значимость нескольких личностей, приведших Тайбугидов к политической власти в Сибири. Среди них на первом месте стоят фигуры Он-сом-хана и его сына Тайбуги, чья деятельность по соотношению с образом Чингис-хана весьма условно относится к периоду первой половины XIII века, а также фигуры Ходжи, Мара и Мамета, которые приблизительно датируются второй половиной XV века, то есть периодом правления тюменского хана Ибрахима и его наследников (последние подробно разобраны в работах А.Г.Нестерова, указанных в библиографии). Первые две фигуры являются основателями рода, чьи личности в силу традиций средневековой историографии всегда окружаются мифами, вторые выступают уже реальными правителями, при которых династия укрепляет свою власть и создает идеологию. Это окончательно закрепляется при последних правителях (в данном случае Едигере и Бекбулате, а также Сейдяке), активно действующих на международной арене в условиях середины — второй половины XVI века. Между ними образуются значительные хронологические лакуны, которые либо вообще не заполняются как между первыми и вторыми, либо заполняются незначительными оговорками, не способными в целом помочь в реконструкции истории Сибирского княжества. При этом очевидно, что власть Тайбугидов отнюдь не пользовалась всеобщей поддержкой: Казыя убили близкие люди, а пришедшие к власти его наследники, Едигер и Бекбулат, вскоре, возможно не без влияния соседних ногайских лидеров, были вынуждены стать вассалами Москвы и, несмотря на это, все-таки потеряли престол.

Обратимся к первому значимому образу — Он-сом-хану. Возможность атрибутации Он-сом хана как известного союзника и соперника Чингис-хана кереитского Ван-хана уже неоднократно рассматривалась в литературе (И.Б.Фишер, Г.Ф. Миллер, Л.Н. Гумилев, С.В. Бахрушин, В.Д. Пузанов и другие) и сейчас вряд ли может быть подвергнута сомнению. При этом С.В.Бахрушин предположил, что данный хан мог рассматриваться определенными кругами в качестве фиктивного родоначальника [31, комментарий на с. 467]. Однако ряд исследователей независимо друг от друга поставили вопрос: в чем был смысл привлечения настолько далеких событий в собственную шеджере [42, с. 72–73; 58, с. 72; 62, с. 20]. Приведенные сюжеты противостояния Он-Сома и Чингиса во всех источниках настолько схожи, что напрашивается вывод, что Тайбугиды специально заимствовали данные события из истории Монгольской империи для обоснования своих прав на власть в Сибири. Скорее всего, само родство с Ван-ханом для Тайбугидов было полностью фиктивным. Причем, судя по всему, подобные легенды были широко распространены в степи и возможно входили в круг информации, которая передавалась среди несториан, особенно с учетом сближения фигуры Ван-хана в ряде источников с пресвитером Иоанном [59, с. 30 и далее]. Как отмечал, еще Гильом де Рубрук, несториане превозносят короля Иоанна, «говоря о нем в десятеро больше, чем согласно было с истиной» [46, с. 113]. В целом, как мне уже приходилось доказывать водной из работ, в сюжете о противостоянии Он-сом-хана и Чингия по Сибирским летописям явно отражено знаменитое противостояние кераитского Ван-хана и Чингис-хана [25, с. 62–71]. При этом в летописях некоторое время упоминается личное благословение Ван-хана на это [13, с. 25–27]. Одновременно старшая дочь Ван-хана была взята в жены Темуджином, что также скрепляло эти династии [22, с. 347]. По мнению А.Г. Юрченко, эта свадьба была чрезвычайно важна для несторианского политического мифа, в рамках которого представители этой религии искали свое место под солнцем внутри новой империи [59, с. 40].

Интересно, что в целом эта версия совпадает с общепринятой в русских, грузинских и армянских летописях XIII–XV веков, по которым Чингис считался лишь «генералом», поднявшим бунт [13, с. 28; 57, с. 120–121]. Джованни дель Плано Карпини указывает, что Чингис «…начал быть сильным ловцом перед Господом, ибо он научил людей воровать и грабить добычу» [37, с. 43]. Чрезвычайно схожая легенда излагается у Гильома де Рубрука и затем пересказывается Роджером Бэконом в «Великом сочинении» XIII века. Они пишут, что у несторианского пресвитера Иоанна, бывшего чрезвычайно популярным образом в европейских документах этого времени, был брат Унк. Он господствовал в г.Каракорум и пытался захватить «земли моалов». Когда Иоанн умер, то его брат стал именоваться Унк-хамом. «Среди моалов… был некий кузнец Цингис, который похищал и уводил скот этого Унк-хама» (у Рубрука он ремесленник). Он объединил вокруг себя всех монгол (моал в источнике), разбил хама, «и взял дочь Унка, и отдал ее сыну своему в жены», а после этого стал величаться Цингис-хам. У сына вскоре родился сын, которого назвали Мэнгу, и он стал наследником Цингиса [30, с. 216–217; 46, с. 114–115]. Подобный же сюжет можно найти у Марко Поло и Винцента де Бовэ, где особо отмечается факт неповиновения Чингиса своему господину и, следовательно, организации восстания [59, с. 32]. Отметим, что, по мнению некоторых исследователей, наименование Чингиса кузнецом может быть связано с переводом его имени Темучин [20]. В данном случае, очевидно, что в определенном круге источников присутствует негативная оценка условий прихода к власти и самого образа Чингисхана, что характерно, в том числе и для Сибирских летописей. Отметим, что, судя по «Сокровенному сказанию», сам Чингисхан вплоть до последнего столкновения с Ван-ханом был готов признавать свое младшее партнерство в данном союзе [22, с. 345].

В целом схожесть приведенной легенды во многих регионах говорит о том, что Тайбугиды здесь вполне могли опираться на одну из версий пришествия Темуджина к власти. Отметим, что в большинстве случаев она характерна для регионов с христианским населением и возможно приведенные выше известия могли быть получены именно из рук несториан. Автором в ряде публикаций высказывалось предположение о значимости несторианской веры на территории улуса Шибана, куда входила в том числе и Западная Сибирь [26, с. 69–70; аргументация использованных при этом известий как информации о буддистской принадлежности сибирского населения см. 21, с. 190–192]. Таким образом, сюжет о столкновении Ван-хана и Чингиса явно был хорошо известен на территории Монгольской империи и сопредельных территорий как в письменных, так и возможно в устных источниках, особенно несторианского происхождения. Исходя из подобной легенды, Тайбугиды обладали не только не менее древними правами на власть над данной территорией посвоему происхождения, но даже имели преимущество над потомками Чингиса. Сам Чингис признавался разбойников, выступившим против своего хана, то есть узурпатором власти. В таком случае борьба Тайбугидов против потомков Чингис-хана могла быть признана восстановлением утраченных прав. При этом обращает на себя внимание изначальное равенство титулатуры эпического родоначальника Онсома и Чингиса как царей и дальнейшая потеря ее Тайбугидами, что отражает процессы развития монгольской государственности в захваченных регионах.

Однако версия политического мифа Сибирских летописей несколько сложнее по своей структуре и отнюдь не прямолинейна. С этой целью необходимо рассмотреть вторую значимую личность — Тайбугу, от имени которого пошло название всей династии. В качестве дополнительного шага к политическому главенству в источниках сообщалось о том, что сам Чингис-хан «воздал ему (то есть Тайбуге. — Д.М.) почести. Он получил от Чингиса войско и захватил много чуди по Иртышу и Оби» [39, с. 47]. После этого Тайбуга был отпущен от двора и построил себе город Чингидин (Чимги-Тура). Суть в том, что в этой части информация говорит о том, что основатель Монгольской империи доверил управление сибирскими землями Тайбуге, то есть идет обращение к чингизидской традиции в степной идеологии. В силу многослойности самих летописных рассказов, можно предположить, что данное известие является отсылкой к феномену «чингисизма», который активно использовался для обоснования властных полномочий в золотоордынской исторической традиции [14, с. 244–262]. В тоже время, несмотря на кажущуюся противоречивость этого рассказа, такой способ управления захваченными землями нередко использовался монголами, в частности на Руси, где власть по получении ярлыка сохраняли представители Рюриковичей.

Любопытно, что в Есиповской редакции, которую некоторые исследователи считают одним из ранних вариантов сибирских летописей, говорится о том, что по возвращению Тайбуги из сибирского похода Чингис не только доверил ему земли в управление, но «и дщерь свою даде за него в жену» [39, с. 118]. Рашид ад-Дин сообщает, что одна из дочерей Чингис-хана Худжин-беги на самом деле была сосватана за внука Ван-хана Тус-буку, хотя свадьба так и не осуществилась [44, с. 122]. Таким образом, это сообщение, как переворот в свою пользу известных фактов сватовства сыновей Чингиса и женитьбы его самого на дочерях Ван-хана [46, с. 115], могло быть также использовано при построении татарских рассказов, легших в основу Сибирских летописей. В любом случае Тайбуга становился гургеном, то есть членом ханского рода по женской линии и правителем сибирскими землями как вассал императора (хотя отметим, что о последнем более речи не идет). В данном случае Тайбугиды отсылали к вполне реальной политической традиции, принятой в большинстве кочевых обществ, родства через брак (см.выше о брачных вопросах между Темуджином и Ван-ханом), поднимавшее статус мужа внутри правящего рода. Причем, по предположению П.О. Рыкина, важен был сам факт обмена, который также подразумевал дальнейшую лояльность правителя по отношению к Монгольской империи [48]. Отметим, что в «Сокровенном сказании» большие почести за поход на лесные народы получает Джучи, которому передали эти земли в улус, и тогда же некоторые вожди местных племен за присоединение к Джучи получил в жены дочерей Чингис-хана. Такой же почести удостоился уйгурский идикут [49, с. 122– 123]. Очевидно, что описываемая в летописи информация отражает реальную практику, применяемую монголами для укрепления своей власти на подчиненных территориях. Причем факт похода Джучи в Сибирь сближает его с подобным же действием Тайбуги.

Близкая ситуация с браками описывается у Марко Поло, который пишет о том, что «великие ханы… всегда выдавали своих дочерей и родственниц за царей из рода попа Ивана» [40, с. 241], причем до этого уточняется, что этого царя звали Унекан, а по-французски это значит поп Иван [40, с. 232]. При этом мы должны учитывать, что М.Поло здесь передает скорее некую мифологему, характерную для европейского сознания, чем реальную политику великих ханов, особенно с учетом того, что от рода Ван-хана в живых, по всей видимости, никого не осталось. Очевидно, что укрепление своего положения через гургенство было хорошо знакомо Тайбугидам, особенно если учесть дальнейшую политику князя Ходжи, который женил своего сына Мара на сестре Ибрахимхана, возможно пытаясь получить титул беклярибека.

Далее следует еще более любопытная фраза:

«и царь Чингис умер бездетне, только имел единую дщерь. И по смерти своей цар приказал все свое имение зятю и дочери» [39, с. 118].

Тем самым еще раз идет отсылка к тому, что земля эта была завещана Тайбугидам по указу Чингисхана, причем в данном случае подразумевается, что это был его единственный родственник по мужской линии. Конечно, это выглядит абсурдно с точки зрения современного исследователя, который хорошо знаком с величиной Золотого рода, но явно не было таковым для создателей политического мифа Тайбугидов. К тому же момент бездетности Чингис-хана отмечается, хотя и очень смутно, в «Подлинном родослове Глинских князей», записанном в Москве в начале 1520-х годов и хорошо известного в Москве на протяжении XVI века. Согласно этому документу, род киятов был перебит Чингис-ханом, однако позднее он выдал свою дочь за одного из последних его представителей, а сам умер бездетным. Отсюда произошел Мамай и его далекие потомки князья Глинские, а, следовательно, по женской линии Иван IV [53, с. 319 и далее]. В целом, очевидно, что речь в таких случаях идет не только о реальном Чингис-хане, правителе Монгольской империи, а скорее о некоем образе, сохранившемся в народном сознании и, возможно измененном в условиях политических противостояний позднего средневековья.

Таким образом, личность Тайбуги была значима, поскольку именно при нем данный род закрепил за собой власть, в том числе и с помощью наследования от Чингис-хана, а также была построена будущая столица Чимги-Тура. Исследователи пытаются доказать историчность личности данного правителя. Очевидно, что сами тюменские татары воспринимали Тайбугу как реального человека даже в 1670 году, когда рассказ о его роли как основателя Тюмени попал в «ведомости» тобольского воеводы П.И. Годунова [31, с. 186]. В ведомости Тюменской воеводской канцелярии 1746 г. на вопрос об истории города любопытен ответ:

«Прежде сего в древних годех Моаметова закону от сибирского царя Чингии отпущен князь Тайбуга со всем домом своим на реку Туру и тамо созда[л] град и нарече его Чингидин и де же на том месте стоит град Тюмень» [55, с. 204].

Наиболее аргументированной выглядит попытка Д.М. Исхакова обосновать происхождение Тайбуги из племени буркутов на основании упоминания темника с таким именем при Шибане во второй четверти XIII века по «Таварих-и гузида-Нусрат-наме» (справедливости ради отметим, что до того этот автор считал, что Тайбуга был бием салджигутского тюмена) [18, с. 224–227]. Среди аргументов этой версии наиболее важным является то, что хаким Чимги-Туры, передавший ее Абул-хайру, также происходит из племени буркут [18, с. 227; 29, с. 143–144]. Кроме того, первая жена этого хана тоже из буркутов и именно у нее родился наследник Шах-Будаг-султан, которого убил Ибак [29, с. 354]. Возникает вопрос: не может ли здесь прослеживаться преемственность системы управления Тюменским юртом внутри буркутов, получивших ее от кого-либо из Чингисидов? Особенно, если мы вспомним о том, что Иоганка-венгр в начале XIV века упоминал татар из Сибири, которые выполняли функции судей [4, с. 91], возможно, будучи там наместниками. Мог ли бывший темник Шибана получить в управление земли на крайнем севере улуса своего сюзерена в управление? По крайне мере, это не противоречило в целом юридической системе Монгольской империи и Золотой Орды [41, с. 145]. Кроме того, тогда становится понятна причина важности союза с этим кланом для Ибрахим-хана, желавшего подчинить наиболее крупный городской центр вилайета. Возможно, Тайбугиды также искали его именно после гибели Абу-л-хайра, и тогда бий Ходжа мог погибнуть в ходе похода в Среднюю Азию на его наследника. Одновременно с этим данный факт мог бы объяснить название самой Тюмени как связанной именно с наличием здесь десятитысячного отряда во главе с темником, что соответствовало бы статусу наместника. Может ли это русское название отражать деление Золотой Орды XIV века на т.н. «тюмени» остается для автора данной работы нерешенным вопросом. При этом обратим внимание, что как при Шибане, так и при его потомке Абу-л-хайр-хане буркуты упоминаются вместе с кланом тюмен [18, с. 226–227].

Таким образом, версия о буркутской принадлежности Тайбуги с точки зрения внутренней логики явно обладает массой привлекательных моментов. В тоже время возникает одна трудно разрешимая проблема: племя буркут не фиксируется в иных источниках непосредственно в составе улуса Шибана, что является весьма странным, если этот клан был действительно настолько важен, как описано выше. Кроме того, складывается впечатление, что название Тюмень характерно только для русских источников (в частности, русскому дорожнику, использованному С.Герберштейном) и связанных с ними западноевропейских картах, а сами татары так город не называли [6, с. 22; 7, с. 248]. Несомненно, что этот город был важнейшим центром Сибирского юрта в монгольское и постмонгольское время, хотя даже в это время не всегда ясно его наименование на имеющемся картографическом материале. Однако среди восточных источников известным нам исключением является лишь позднее сочинение XVII века Ахмеда Деде, в котором рассказывается о смерти Тохтамыша в 807 г.х. у Тюмени [32, с. 148]. У сибирских татар этот город именуется Чингиден или используются близкие названия, которые в среднеазиатских летописях могут трансформироваться просто в Туру; так, например, внук Кучума Девлет-Герей использовал название Чимги-Тура [6, с. 30; 31, с. 478; 29, с. 91]. Происхождение этого названия, по всей видимости, несмотря на споры лингвистов, в повседневном обиходе связывалось с именем Чингис-хана, как это нашло отражение в Сибирских летописях. У С.Ремезова также упоминается название Онцимки, которое отсылает к образу Он-Сом-хана или даже к сдвоенному образу Она и Чинги одновременно. В тоже время история и причины появления названия Тюмень в русских источниках для этого города с начала XV века для автора данной работы остаются не ясными. Очевидно, что вопрос об основании этого города и его значении в истории Сибирского юрта невозможно решить без применения археологии, как это сделано для Искера, однако большая часть средневековой Чимги-Туры разрушена в результате хозяйственной деятельности. Не менее очевидно, что, несмотря, на указание на разрушение Чимги-туры после убийства Ибак-хана данный город сохранял свое значение при его наследниках в первой половине XVI века [26, с. 101 и далее], что, скорее всего, и заставило Тайбугидов уйти на восток на Иртыш. Значение этого города постепенно снижается уже при Кучуме, который использовал бывшую тайбугидскую столицу. А.Т. Шашков считал, что такой уход из бывшего столичного города Тайбугиды могли использовать и ранее, уступая его Шибанидам (например, в Мемет-Туру выше по реке Туре) [58, с. 73].

Если вспомнить о возможном эпическом характере рассказов об основателях клана Тайбугидов, то вполне резонно предположить, что в личности одного правителя моли найти отражения несколько действовавших в истории лиц. В этом отношении весьма любопытно было бы сравнить эти материалы с еще одной легендой, согласно которой в Сибири около 1523–1524 гг. действовала бухарская мусульманская религиозная миссия, в результате которой местное население подняло восстание и ушло в верховья Иртыша. Не менее любопытно, что вторую такую миссию возглавил некий Тай-буга-бий, который был сыном бухарского хана [12, с. 40–41]. Отношение к этому сообщению двойственное, в частности по тому, что большая часть информации не поддается параллельной проверке по каким-либо среднеазиатским источникам. В тоже время в рамках нашей версии о специальной создании генеалогии сибирского княжеского рода она могла бы рассматриваться в качестве третьего уровня, где местные идеологи обращаются уже к исламским традициям, что весьма значимо с учетом возможностей трактовки рда имен сибирских князей именно как мусульманских. Кстати говоря, здесь мы вновь, как и в отношении Ходжи, находим упоминание бухарского хана. Еще одно подобное упоминание можно встретить в «ведомости» тобольского воеводы П.И. Годунова, где говорится, что Тайбуга был сыном Мамет-хана из казачьей орды, который получил владения в Сибири после того, как Чингис-хан покорил Бухару [31, с. 186]. Нам кажется, что сюжет о связях Бухары с различными сибирскими политическими объединениями еще не нашел своего исследователя, особенно если вспомнить, что последний представитель сибирской княжеской династии Сейдяк находился на воспитании в доме некоего сейида в Бухаре.

Вместо заключения

Таким образом, устные и письменные источники, положенные в основу описанной в русских летописях истории Тайбугидов, могут являться отражением попытки создания античингизидской идеологии Сибирского княжества. Следует учитывать, что литература и устные рассказы в форме преданий очень часто использовались для подчеркивания главенства одного рода над другим. В этом отношении широко известным является пример «шибанидской историографии», которая в частности была использована против Тука-Тимуридов (например, «Чингиз-наме» Утемиш-хаджи). В целом это характерная тенденция для большинства политических объединения на постзолотоордынском пространстве в период позднего средневековья. Так, «Дафтар-и-Чингис-наме», включающая в себя башкирские предания и шежере, обосновывает власть башкирских биев через особые пожалования Чингис-хана в форме ярлыков, что чрезвычайно схоже с некоторыми сюжетами Сибирских летописей. Образ Чингис-хана, основавшего единую империю и желавший ее сохранения через наследование власти внутри Золотого рода, становится основой для сепаратизма автохтонной элиты. Этот образ является с одной стороны отражением общего прошлого, а с другой может специально искажаться в угоду новым правителям, например через подчеркивание его бездетности. Очевидно, что создание подобного рода устных или письменных рассказов было действенным способом изменения окружающей политической действительности. При этом следует учитывать, что татарские рассказы были дополнительно переработаны русскими авторами, и, следовательно, отнести изначальный рассказ к типу исторических или генеалогических преданий сейчас практически невозможно. В частности, Ю.М.Юсупов пишет о том, что «историческое предание «обслуживало» конкретный этнокультурный социум». При этом в дальнейшем акценты в нем могут смещаться в пользу правящих династий, в том числе через прямое искажение исторических фактов. Основным хранителем этих рассказов становится аристократическая среда [60, с. 14–16].

В целом, еще раз отметим, что нет резона искать какие-либо потерянные поколения между основателями династии Он-Сом-ханом и Тайбугой и реальными политическими деятелями второй половины XV века, вставшими во главе Сибирского княжества. Обратим внимание на тот факт, что Тайбугиды были не одиноки в своих начинаниях. Фактически в тоже время (около 1480 г.) архиепископ Вассиан пишет послание Ивану III, в котором объявляет хана Большой Орды Ахмата самозваным царем, но не по причине его личного самозванства (как это можно было делать, например, с фигурой темника Мамая), а по причине не царского рода самого Бату и его деда Чингисхана. Все это делалось в условиях становления новой православной идеологии Русского государства, которая ориентировалась на иные политические ценности. В данном случае в ханском достоинстве отказывают всем Чингизидам и, следовательно, подвергают сомнению легитимность самой власти ордынских царевичей [8, с. 146–147; 47, с. 171]. Однако создававшиеся в иных внешнеполитических условиях татарские рассказы о Тайбугидах не могли игнорировать общие для степного постмонгольского пространства представления, признававшие значительное влияние Чингисхана. В результате в сибирском летописании, кроме некоторых версий, Чингис имеет титул царя. В целом мы сталкиваемся с блоком весьма схожих представлений, распространенных в идеологии ряда народов Евразии. Вопрос о том, могли ли в таком случае сюжеты Сибирских летописей отражать не только мировоззрение татарских рассказчиков, но и некоторые общие моменты, характерные для русской литературы этого периода, еще ждет своего исследователя. Тем более, если учесть вполне реальную возможность создания именно такой версии сибирской истории, не учитывающей правителей из ханской династии Шибанидов, русскими летописцами, как отражающую общую тенденцию русской историографии этого периода. Ведь такая версия событий не только легитимизировала самих Тайбугидов, но и объясняла право Русского государства на присоединение данной территории.

СПИСОК ИСТОЧНИКОВ И ЛИТЕРАТУРЫ

1. Абрамов Н. Город Тюмень // Тобольские губернские ведомости. 1858. № 50. Отдел II. Часть неофициальная. С. 712–715.
2. Алишина Х.Ч. Искер-Сибирь-Кашлык // Интеграция археологических и этнографических исследований. Владивосток-Омск: Изд-во ОмГПУ, 2000. С. 122–125.
3. Андреев А.И. Очерки по источниковедению Сибири. Вып.1. XVII век. М.-Л.: Изд-во АН СССР, 1960. 280 с.
4. Аннинский С.А. Известия венгерских миссионеров XIII–XIV вв. о татарах в Восточной Европе // Исторический архив. Вып. III. М.-Л.,1940.
5. Бахтин А.Г. Образование Казанского и Касимовского ханств. Йошкар-Ола: Изд-во Марийского госуниверситета, 2008. 252 с.
6. Белич И.В. Цымги-Тура. К вопросу о происхождении и значении раннего имени г. Тюмень // Тюркологический сборник. 2007–2008. История и культура тюркских народов России и сопредельных стран. М.: Востлит, 2009. С. 14–34.
7. Герберштейн С. Записки о Московитских делах // Россия XVI века. Воспоминания иностранцев. Смоленск: Русич, 2003. С. 152–301.
8. Горский А.А. «Всего еси исполнена земля русская…». Личность и ментальность русского средневековья. Очерки. М.: Языки славянской культуры, 2001. 176 с.
9. Грамота царя Федора Иоанновича к сибирскому царю Кучуму о прекращении его преследования и о позволении ему приехать в Россию для получения замены за потерянное Сибирское царство (1597 г. мая 20) // Тобольский хронограф. Вып. 2. Екатеринбург, 1998. С. 11–13.
10. Данченко Е.М. К характеристике историко-культурной ситуации в Среднем Прииртышье на рубеже раннего железного века и средневековья // Проблемы бакальской культуры. Челябинск — Шадринск, 2008. С. 45–60.
11. Дергачева-Скоп Е.И., Алексеев В.Н. Сибирь XVII века глазами современника: С.У.Ремезов и его история Сибирская. Режим доступа: http://www.mmedia.nsu.ru/vbook/.
12. Дмитриева Л.В., Муратов С.Н. Описание тюркских рукописей Института востоковедения. Вып.2. М., 1975.
13. Дмитриев С.В. Версии коронации Чингис-хана с точки зрения политической логики. II. Ван-хан // Mongolica — IV. СПб., 1998. С. 25–29.
14. Измайлов И.Л. Формирование этнополитического самосознания населения улуса Джучи: некоторые элементы и тенденции развития тюрко-татарской исторической традиции // Источниковедение истории улуса Джучи (Золотой Орды). От Калки до Астрахани 1223–1556. Казань, 2001. С. 244–262.
15. Илдан белен Голдан (дастан) // Мирас. 2002. № 3. С. 17–31.
16. Исхаков Д.М. К проблеме этнических и политических связей тюро западной Сибири и Волго-Уральского региона в XV веке // Тюркские народы: Материалы V Сибирского симпозиума «Культурное наследие народов Западной Сибири». Тобольск — Омск, 2002. С. 173–180.
17. Исхаков Д.М. Введение в историю Сибирского ханства. Казань, 2006. 196 с.
18. Исхаков Д.М. Новые данные о клановой принадлежности «Сибирских князей» — Тайбугидов // Этнос. Общество. Цивилизация. II Кузеевские чтения. Материалы международной конференции. Уфа: Уфимский полиграфкомбинат, 2009. С. 224–227.
19. Исхаков Д.М. Институт сибирских князей: генезис, клановые основы и место в социально-политической структуре Сибирского юрта // Гысырлал Авазы (Эхо веков). 2008. № 2. Режим доступа: http://www.archive.gov. tatarstan.ru/magazine/go/a№nymous/main/?path=mg:/numbers/2008_2/05/01/.
20. Кепинг К.Б. Имя Чингис-хана в тангутской песне. Режим доступа: http://www.kepping.net/raboty–13.htm
21. Костюков В.П. Буддизм в культуре Золотой Орды // Тюркологический сборник. 2007–2008. История и культура тюркских народов России и сопредельных стран. М.: Вост.лит, 2009. С. 189–236.
22. Кычанов Е.И. Властители Азии. М.: Вост.лит, 2004. 631 с.
23. фон Кюгельген А. Легитимизация среднеазиатской династии мангитов в произведениях их историков (XVIII–XIX вв.). Алматы, 2004. 516 с.
24. Летопись Сибирская, изданная Г.Спасским. СПб., 1821. 82 с.
25. Маслюженко Д.Н. Генеалогические легенды как фактор захвата власти (к проблеме ценности рода в кочевых обществах монгольского времени) // Система ценностей человека как социокультурная реальность. Курган: Изд-во Курганского госуниверситета, 2002. С. 62–71.
26. Маслюженко Д.Н. Этнополитическая история лесостепного Притоболья в средние века. Курган: Издво Курганского госуниверситета, 2008. 168 с.
27. Маслюженко Д.Н. Фальсификация генеалогии в кочевых обществах (на примере шеджере сибирского княжеского рода Тайбугидов) // Этнос. Общество. Цивилизация: II Кузеевские чтения. Материалы международной научно-практической конференции. Уфа: Уфимский полиграфкомбинат, 2009. С. 227–229.
28. Маслюженко Д.Н. Легитимизация Тюменского ханства во внешнеполитической деятельности Ибрахим-хана (вторая половина XV в.) // Тюркологический сборник. 2007–2008. История и культура тюркских народов России и сопредельных стран. М.: Вост.лит, 2009. С. 237–257.
29. Материалы по истории Казахских ханств XV–XVIII веков (извлечения из персидских и тюркских сочинений) / Сост. С.К.Ибрагимов и др. Алма-Ата: Наука, 1969.
30. Матузова В.И. Английские средневековые источники IX–XIII в. Тексты, перевод, комментарии. М.: Наука, 1979.
31. Миллер Г.Ф. История Сибири. Т. I. М., 2005. 630 с.
32. Миргалеев И.М. Политическая история Золотой Орды периода правления Токтамыш-хана. Казань, 2003. 164 с.
33. Мирзоев В.Г. Присоединение и освоение Сибири в исторической литературе XVII века. М., 1960.
34. Мирзоев В.Г. Историография Сибири (Домарксистский период). М., 1970.
35. Нестеров А.Г. Формирование государственности у народов Урала и Западной Сибири: Искерское княжество Тайбугидов (XV–XVI вв.) // Этнокультурная история Урала XVI–XX вв. Материалы международной научной конференции. Екатеринбург, 1999. С. 55–60.
36. Нестеров А.Г. Искерское княжество Тайбугидов (XV–XVI вв.) // Сибирские татары. Казань: Институт истории АН РТ, 2002. С. 17–23.
37. Дель Плано Карпини Дж. История Монгалов // Путешествия в Восточные страны. М.: Мысль, 1997. С. 30–86.
38. Полное собрание русских летописей. Т.9–10. Патриаршая. Или Никооская, летопись. М.: Наука, 1965.
39. Полное собрание русских летописей. Т.36. Сибирские летописи. Ч.1. Группа Есиповской летописи. М.: Наука, 1987. 383 с.
40. Поло Марко. О разнообразии мира // Путешествия в Восточные страны. М.: Мысль, 1997. С. 192– 380.
41. Почекаев Р.Ю. Право Золотой Орды. Казань, 2009. 260 с.
42. Пузанов В.Д. Условия формирования военно-административной системы в Зауралье // Итоги и задачи регионального краеведения: Материалы Всероссийской конференции. Ч.1. Курган, 1997. С. 72–74.
43. Рахим А. Новые списки татарских летописей // Проблемы истории Казани: современный взгляд. Казань: Институт истории АН РТ, 2004. С. 555–594.
44. Рашид ад-Дин. Сборник летописей. Т.1. Кн.2. М.-Л.: Изд-во АН СССР, 1952. 282 с
45. Ремезов С.У. История Сибирская // Памятники литературы Древней Руси. XVII век. Кн.2. М.: Художественная литература, 1989.
46. Де Рубрук Г. Путешествие в Восточные страны // Путешествия в Восточные страны. М.: Мысль, 1997.С. 88–190.
47. Рудаков В.Н. Монголо-татары глазами древнерусских книжников середины XIII–XV вв. М.: Квадрига, 2009. 248 с.
48. Рыкин П.О. Монгольская концепция родства как фактор отношений с русскими князьями: социальные практики культурный контекст. Режим доступа: http://khubilai.narod.ru/business.html
49. Сокровенное сказание монголов / пер. С.А.Козина. М., 2002. 156 с.
50. Султанов Т.И. Зерцало минувших столетий. Историческая книга в культуре Средней Азии XV–XIX вв. СПб.: СПБГУ, 2005. 304 с.
51. Трепавлов В.В. Сибирско-ногайские отношения в XV–XVIII вв. (основные этапы и закономерности) // Взаимоотношения народов России, Сибири и стран Востока: история и современность: Доклады II международной конференции. Кн.2. М.-Иркутск-Тэгу, 1997.
52. Трепавлов В.В. Власть и управление в тюркском кочевом обществе (по эпическим сказаниям народов Южной Сибири) // Тюркологический сборник — 2005: Тюркские народы России и Великой степи. СПб., 2006. С. 323–354.
53. Трепавлов В.В. Предки «Мамая-царя». Киятские беки в «Подлинном родослове Глинских князей» // Тюркологический сборник. 2006. М.: Вост.лит, 2007. С. 319–352.
54. Трепавлов В.В. Родоначальники Аштарханидов в Дешт-и Кичаке (заметки о предыстории бухарской династии) // Тюркологический сборник. 2007–2008: история и культура тюркских народов России и сопредельных стран. М.: Вост.лит, 2009. С. 370–395.
55. Трофимова О.В. Ведомость Тюменской воеводской канцелярии 1746 года как источник по этнической истории татар // Тумашевские чтения: актуальные проблемы тюркологии. Материалы всероссийской конференции. Тюмень, 2007.
56. Файзрахманов Г. История сибирских татар (с древнейших времен до начала XX века). Казань, 2002.
57. Цулая Г.В. Грузинская книжная легенда о Чингисхане // Советская этнография. № 5. 1973. С. 115–122.
58. Шашков А.Т. К истории Тайбугидской легенды // V Уральские археографические чтения. К 25-летию Уральской объединенной археографической экспедиции. Тезисы докладов. Екатеринбург, 1998. С. 71–74.
59. Юрченко А.Г. Историческая география политического мифа. Образ Чингис-хана в мировой литературе XIII–XV вв. СПб.: Евразия, 2006. 640 с.
60. Юсупов Ю.М. История Башкортостана XV–XVI веков. Уфа, 2009. 192 с.
61. Юшков И.Н. Сибирские татары // Тобольские губернские ведомости. 1861. № 35. Часть Неофициальная.
62. Frank A. The Siberian chronicles and the Taybughid biys of Sibir // Papers of Inner Asia. № 27. Bloomihgton, Indiana, 1994. 26 р.

Почему Кучум не стал защищать Искер?

Печатный аналог: Маслюженко Д.Н., Рябинина Е.А. Почему Кучум не стал защищать Искер? // Присоединение Сибири к России: новые данные. Материалы Всероссийской научно-практической конференции с международным участием. Тюмень: Издательство Тюменского государственного университета, 2014. С.139-144. PDF, 1342 Кб.

Вопрос, вынесенный в заголовок статьи, казалось бы имеет достаточно простой ответ. Несмотря на то, что Искер, по наблюдениям А.П.Зыкова имел несколько линий мощных укреплений [1, с.22-26], они, однако, так и не были использованы при обороне, поскольку Кучум покинул город. Ответ на поставленный вопрос дал еще первый исследователь остатков этого города В.Н.Пигнатти, который отметил отсутствие запасов воды и продовольствия, а также невозможность организации тайного отступления [2, с.204]. В современной историографии итоги обсуждения даны в книге В.В.Трепавлова, посвященной Сибирскому юрту после Ермака. По данным летописей, он указывает на решающую роль огнестрельного оружия казаков, бегство остяцких князей и татарских воинов, а также повторяет первые два аргумента В.Н.Пигнатти [3, с.11]. Хотя запасы продовольствия в крепости, видимо, были, поскольку казаки, войдя в Искер 26 октября, обнаружили в опустевшем городе, не только «богатства множества», но и «хлеба» [4, с.30]. Однако, этих запасов, очевидно, было не настолько много, чтобы дать даже казачьему отряду перезимовать, не испытав голода.

В этом отношении более сложен вопрос о численности населения этого города (не обсуждая здесь вопрос о применимости самого этого термина) и его достаточности для организации обороны от отряда казаков, общее количество которых по различным подсчетам было от 840 до 540 человек, хотя последняя цифра признается более правдоподобной [5]. Из общего числа по данным летописей более 100 погибло в предыдущих битвах, то есть под Искером оказалось чуть больше 400 человек. Точный подсчет населения Искера и его окрестностей невозможен в связи с известным фактом разрушения значительной части городища. Хотя уже такие исследователи как Г.Ф.Миллер и В.Н.Пигнатти писали, что размеры крепости не позволяли жить здесь кому-либо кроме хана, его семьи и людей, а также немногочисленных знатных татар [6, с.228; 7, 203].

Реконструкция Искера

Приблизительные цифры могут быть выведены исходя из общей площади городища на основе разработок, предложенных Н.П.Матвеевой и ее коллегами для городищ раннего железного века, расположенных в том же регионе. Укрепленная часть Искера, по данным И.В.Белича, была около 2 га [8, с.144], общую площадь неукрепленной части посада на данный момент подсчитать невозможно. По подсчетам тюменских археологов на Рафайловском городище, которое было центром экономической зоны, на площади 6 га, включавшей укрепленную часть и селище, проживало от 400 до 900 человек [9, с.172]. В нашем случае собственно за укрепленными стенами проживало от 150 до 300 человек, то есть действительно только семья, двор и гвардия хана. С учетом значительных потерь в предыдущих битвах и проживания в посаде лишь потенциальных ополченцев последствия организации надежной обороны Искера еще и при столь незначительном числе воинов непредсказуемы, даже с учетом возможных проблем у Ермака при взятии надежных эшелонированных укреплений. Очевидно, что Кучум и его окружение в предыдущие годы не рассматривали возможности нападения на столичный центр, который был защищен системой пограничных крепостей [10, с.205-221]. С учетом тактики и стратегии Сибирского ханства значительная часть воинов при этом ориентировались на более традиционные конные полевые столкновения в открытом поле, а не были подготовлены к обороне крепостей [11, с.223-224].

Однако, возможно, существовали и другие причины, связанные с менталитетом степной элиты, представителями которой, несомненно, были хан Кучум и его племянник и полководец Маметкул. Потеря Искера, как и других городков, точное число которых является предметом дискуссии [12, с.5-9], в условиях возможности сохранения кочевого образа жизни рядом сибирских аристократов не стала причиной ликвидации местной государственности, хотя и могла ударить по статусу и авторитету местных династов. По мнению В.В.Трепавлова, потеря трона могла рассматриваться как утрата божественного благоволения «царственного фарра», то есть поддержки хана высшими силами [13, с.138].

Однако, при этом признание сибирской государственности русскими дипломатами выражалось в сохранении за Кучумом и его сыном Алеем титула сибирского царя [14, с.62]. Более ранние материалы истории Тюменского юрта показывают, что «трон» мог быть не абстрактным выражением, а реальной инсигнией власти, связанной с периодом Золотой Орды [15, с.92; 16, с.95-96]. Так, тюменский хан Абу-л-Хайр в конце 1440-х захватил «трон Саин-хана» и Орду-Базар, затем его мог снова получит хан Большой Орды Ахмед в 1469 г. после убийства Шейх-Хайдара б. Абу-л-Хайр, а в 1481 г. бывший союзник Ахмеда и новый хан Тюмени Ибрахим вновь захватывает «Саинский стул» и Орду-Базар. Привязка этого трона к Орду-Базару, то есть кочевой ставке, симптоматична. В условиях Тюменского и Сибирского юртов основную роль должны были играть не расположенные на крайней северной периферии столичные центры, а именно традиционная кочевая ставка хана. О неких кочевьях сибирского царя Кучума или «Царевых кочевьях», расположенных на Тоболе, между Тюменью и уфимской волостью Каратабын, сообщается в переписке тюменских и тобольских воевод [17, с.348, 350]. Скорее всего, речь может идти не только о кочевьях периода изгнания из Искера, но и о маршрутах еще периода существования государства. Очевидно, что для Кучума значительную часть времени прожившего в степях, среди ногайских родственников, такой образ жизни был вполне привычен, хотя в дальнейшем по мере старения и начинал вызывать известные жалобы [18, с.12].

Кочевой образ жизни хана и его окружения был традиционно престижен для всей татарской аристократии постордынских государств. Искер при этом мог быть лишь стационарной столицей на самом севере подконтрольных хану земель, функции которой ограничивались контролем над финансами, пушниной и торговыми путями. Возможно, она была привязана к местам зимовок хана, если трактовать одно из названий этого города «Кашлык» как кишлак, то есть «зимовка». Деление кочевий всех предшествующих Шибанидов на летовки и зимовки было вполне нормальным явлением, хотя зимовка при этом и была, как правило, на юге, например Сырдарье. Однако в условиях сокращения маршрутов и земель, подконтрольных Кучуму и его родственникам, могла сместиться и зимовка. Потеря такого центра с позиции кочевой аристократии не вела к исчезновению самой власти над юртом и не учитывалась в геополитическом раскладе, хотя, несомненно, и ударяло по престижу ханской власти. При этом Кучум, скорее всего, вывел из города свой двор (то есть административный аппарат), семью и часть казны, то есть с его точки зрения в Искере не оставалось ничего потенциально полезного.

Побег Кучума из Искера (Ремезовская летопись)

Ряд исследователей предполагают, что Кучум в Искере «был если и не открытым врагом, то уж точно не желанным властелином» [19, с.41, 129]. Исходя из этого, оставлением Кучумом столицы может рассматриваться и как бегство с территории, население которой в целом было к нему враждебным. Однако, при этом необходимо учитывать то, каким образом Искер стал частью владений Сибирских Шибанидов в лице Муртазы и его сыновей Ахмед-Гирея и Кучума. Город Сибирь известен еще по сообщениям русских летописей в 1483 году как центр Сибирского княжества, которое было частью угорского мира. В середине 1490-х гг. власть на этот город распространили беки из династии Тайбугидов, бывшие еще в начале XV веке хакимами Чимги-Туры. Классическая для историографии версия, основанная на информации «Сибирских летописей», была изложена еще А.Оксеновым: «Мамет.., чувствуя себя достаточно могущественным, чтобы отделиться от Сибирского ханства, он ушел из города Чингидима на р.Иртыш, где и основал княжество…», хотя далее он в отличие от многих авторов XX века, писал «…если не совершенно независимое, то только номинально признававшее верховенство ханского Ибакова рода» [20, с.15]. При этом летописи указывают, что «по сем… Мамет… град свой Чингиден разруши» [21, с.47].

Однако в 1495 или 1496 гг. в Тюменском юрте начинается формирование объединенных ногайско-сибирских войск для похода на Казань во главе с ханом Мамуком, который был возведен на престол сразу же после смерти брата [22, с.183]. Необходимо заметить, что при подготовке подобного похода Мамук, который в источниках как и брат именуется «ногайским» или «шибанским» царем, должен был знать о стабильности тыла. Следовательно, на тот момент, во-первых, столкновений с Тайбугидами не было, а, во-вторых, возникают сомнения в разрушении столичного центра Чимги-Туры, что было бы значительным ударом по авторитету местных ханов. К тому же этот город упоминается и в дальнейших событиях. По всей видимости, в середине 1490-х гг., приблизительно в период смерти Ибрахима, бывшие буркутские хакимы Чимги-Туры из Тайбугидов распространяют власть Тюменского юрта к северо-востоку, вплоть до Иртыша, где ранее присутствие Шибанидов не фиксируется. Скорее всего, они стали править в новых владениях от руки тюменских ханов, будучи беклярибеками [23, с.386]. При этом их правление отнюдь не было спокойным. Сибирские летописи перечисляют местных правителей: «По князе же Мамете княжил Ябалаков сын Агиш. По нем же Маметов сын Казым. По нем Казымовы дети Едигер, Бекбулат» [24, с.48]. В Лихачевской редакции Сибирских летописей имеется сообщение о том, что Казыма убили собственные близкие люди, его дети сумели отомстить, разорили улусы убийц и стали править всеми [25, с.119]. Постепенное укрепление Тайбугидов могло быть связано с одновременным ослаблением тюменских Шибанидов, пик которого приходится на время после 1510-1511 гг., когда обозначилась явная тенденция к уходу Шиабнидов и их окружения на юг, в Среднюю Азию. Это и стало причиной сепаратных переговоров Едигера Тайбугида с Москвой в 1555 году и ответного нападении Шибанского царевича на Сибирь в 1556 г.

Т.н. «захват» Шибанидами Сибирской земли произошел в период конца лета — начала осени 1563 года, поскольку ногайский бек Исмаил, умерший в конце сентября того же года, еще успел написать грамоту в Москву с просьбой организовать переговоры между сибирским и русским («белым») царем [26, с.22]. Кроме того, князь Чигибень, посол Едигера, в сентябре 1563 года был отпущен по просьбе Исмаила вместе с ногайскими послами, что было связано со смертью сибирского бека (при этом его жена, дочь Исмаила, и сын находились в Москве). Юридически данное событие вообще следует трактовать не как захват, а как присоединение к Тюменскому юрту Сибирских земель по праву приглашения Кучума на престол в Искере:

«…сибирские люди царю и великому князю изменили, дани государевым данщиком давати не учали и взяли к себе на Сибирь царевича» [27, с.370].

Кучум в одном из источников именуется «Тюменским и Сибирским» царем, что отражает двусоставной характер его государства [28, с.268-269]. Убийство Едигера в таком случае можно рассматривать как уничтожение поднявшего восстание беклярибека и ликвидацию потенциального лидера местного сопротивления, о котором, впрочем, после восшествия Кучума на престол источники ничего не сообщают. Сам факт приглашения на престол показывает значительный уровень поддержки данного действия сибирской татарской аристократией. К ним видимо относились и представители «Тайбугина юрта», поскольку грамота царя Федора Ивановича Кучуму от 1597 года говорит о них: «на которых людеи тебе была большая надежа» [29, с.74].

Таким образом, оставление ханом Кучумом Искера и последовавший захват города с очевидностью может быть связан не только с совокупностью материальных причин, но и с отношением самого хана (представителя кочевой аристократии!) к этому городу лишь как к одному из возможных мест размещения ханской ставки, то есть центра политической жизни Сибирского юрта. Конечно, этот вопрос требует дальнейшего обсуждения и еще раз поднимает вопрос о ногайском и бухарском влиянии на Сибирский юрт, а также реакции среднеазиатских родственников на оставление Искера как важного фактора в дальнейшей сибирской истории.

ЛИТЕРАТУРА

1. Зыков А.П. Городище Искер: исторические мифы и археологические реальности // Сибирские татары. Материалы I Сибирского симпозиума «Культурное наследие народов Западной Сибири». Тобольск-Омск, 1998. С.22-27.
2. Пигнатти В.Н. Искер (Кучумово городище) // Искер — столица Сибирского ханства. Казань: Институт истории им. Ш.Марджани, 2010. С.186-226.
3. Трепавлов В.В. Сибирский юрт после Ермака: Кучум и Кучумовичи в борьбе за реванш. М.: Вост.лит., 2012. 231 с.
4. Трепавлов В.В. Сибирский юрт после Ермака: Кучум и Кучумовичи в борьбе за реванш. М.: Вост.лит., 2012. 231 с.
5. Солодкин Я.Г. Сколько было «ермаковых казаков» // Мир Севера. 2009. № 6 (69), URL: http://ostrog.ucoz.ru/publ/skolko_bylo_ermakovykh_kazakov/22-1-0-387
6. Миллер Г.Ф. История Сибири. Т.I. М.: Вост.лит., 2005. 630 с.
7. Пигнатти В.Н. Искер (Кучумово городище) // Искер — столица Сибирского ханства. Казань: Институт истории им. Ш.Марджани, 2010. С.186-226.
8. Белич И.В. К 300-летию составления первого русского географического атласа Сибири: чертеж «Кучумово городище и Старая Сибирь» из «Хорографической чертежной книги» С.У.Ремезова // Искер — столица Сибирского ханства. Казань: Институт истории им. Ш.Марджани, 2010. С.122-158.
9. Матвеева Н.П., Ларина Н.С., Берлина С.В., Чикунова И.Ю. Комплексное изучение условий жизни древнего населения Западной Сибири. Новосибирск: Изд-во СО РАН, 2005. 228 с.
10. Матвеев А.В., Татауров С.Ф. Сибирское ханство: военно-политические аспекты истории. Казань: Изд-во «Фэн» АН РТ, 2012. 260 с.
11. Матвеев А.В., Татауров С.Ф. Сибирское ханство: военно-политические аспекты истории. Казань: Изд-во «Фэн» АН РТ, 2012. 260 с.
12. Адамов А.А. К вопросу о города Сибирского ханства // V Международный Болгарский форум «Политическое и этнокультурное взаимодействие государств и нардов в постзолотоордынском пространстве (XV-XVI вв.)»: Тезисы. Симферополь: Крокус, 2013. С.5-9.
13. Трепавлов В.В. Сибирский юрт после Ермака: Кучум и Кучумовичи в борьбе за реванш. М.: Вост.лит., 2012. 231 с.
14. Трепавлов В.В. Тюркские народы средневековой Евразии. Избранные труды / отв.ред. И.М.Миргалеев. Казань: ООО «Фолиант», 2011. 252 с.
15. Трепавлов В.В. Большая Орда — Тахт эли. Очерк истории. Тула: «Гриф и К», 2010. 112 с.
16. Юрченко А.Г. Элита Монгольской империи: время праздников, время казней. СПб: Евразия, 2012. 432 с.
17. Миллер Г.Ф. История Сибири. Т.I. М.: Вост.лит., 2005. 630 с.
18. Трепавлов В.В. Сибирский юрт после Ермака: Кучум и Кучумовичи в борьбе за реванш. М.: Вост.лит., 2012. 231 с.
19. Матвеев А.В., Татауров С.Ф. Сибирское ханство: военно-политические аспекты истории. Казань: Изд-во «Фэн» АН РТ, 2012. 260 с.
20. Оксенов А. Сибирское царство до Ермака // Томские губернские ведомости. 1888. № 14. С.14-16.
21. Полное собрание русских летописей. Т.36. Сибирские летописи. Ч.1. Группа есиповской летописи. М.: Наука, 1987. 255 с.
22. Трепавлов В.В. Сибирско-ногайские отношения в XV-XVIII вв. (основные этапы и закономерности) // Взаимоотношения народов России, Сибири и стран Востока: история и современность: Доклады II международной конференции. Кн.2. М.; Иркутск; Тэгу: Иркутск. гос. пед. универс., 1997. С. 180–186.
23. Трепавлов В.В. Родоначальники Аштарханидов в Дешт-и Кипчаке (заметки о предыстории бухарской династии) // Тюркологический сборник. 2007-2008: История и культура тюркских народов России и сопредельных стран. М: Восточная литература, 2009. С.370-395.
24. Полное собрание русских летописей. Т.36. Сибирские летописи. Ч.1. Группа есиповской летописи. М.: Наука, 1987. 255 с.
25. Полное собрание русских летописей. Т.36. Сибирские летописи. Ч.1. Группа есиповской летописи. М.: Наука, 1987. 255 с.
26. Продолжение древней российской вивлиофики. Ч.XI. СПб., 1801. 315 с.
27. Полное собрание русских летописей. Т.13. Первая половина. Летописный сборник, именуемый Патриаршею или Никоновской летописью. СПб.: Типография Н.Ю.Скороходова, 1904. 303 с.
28. Продолжение древней российской вивлиофики. Ч.XI. СПб., 1801. 315 с.
29. Трепавлов В.В. Тюркские народы средневековой Евразии. Избранные труды / отв.ред. И.М.Миргалеев. Казань: ООО «Фолиант», 2011. 252 с.

——————-
Из отписки царю тарского воеводы Андрея Воейкова от 4 сентября 1598 года известно, что в ходе битвы с ханом Кучумом на берегах реки Оби 20 августа того же года были взяты в плен пять сыновей хана (царевичи Асманак, Шаим, Бибадша, Молла, Кумыш), восемь цариц «Кучумовых жен» и аналогичное количество дочерей, а также жена Осмей царевича с сыном и дочерью и жена Чюрай царевича, дочь ногайского князя Уруса, с двумя дочерьми. Кроме того, говорится о пленении пяти князей и мурз из окружения сибирского царя во главе с Байтеряком [АИ, 1841, т.2, с.3], которые в дальнейшем часто называются просто «языки» [АИ, 1841, т.2, с.6]. Однако этот список не окончателен, поскольку в поименной росписи взятых в плен от 4 сентября 1598 года он корректируется. В частности, уточняется возраст царевичей (Асманак тридцати лет, Шаим двадцати лет, Бибадша двенадцати лет, Молла пяти лет и Кумыш шести лет). Кроме того, вместо неизвестного нам Осмея указывается Алей, а имя Чюрая заменяется на Каная, при этом перечисление их родственников сохраняется из предыдущего списка [АИ, 1841, т.2, с.4]. Интересно, что в первоначальном отчете о разгроме и пленении родственников Кучума царевичи Алей и Канай четко отделяются от неизвестных Осмея и Чюрая [АИ, 1841, т.2, с.3]. Причины и основания возникшей путаницы с именами этих царевичей нам неизвестны, но в историографии они привели к появлению несуществующих представителей династии Сибирских Шибанидов [Нестеров, 2002, с.211, 213]. При этом следует учитывать, что Алей был женат с 1577 года на Ханзаде, дочери ногайского бия Дин-Ахмеда [ПДРВ, 1801, с.193], однако этот факт на тот момент, в отличие от родства жены Каная с ногайским же бием Урусом, не нашел своего отражения.

Складывается впечатление, что возраст царевичей определялся «на глазок», ведь в большинстве своем как русские, так и татары достаточно индифферентно относились к этому вопросу и чаще всего не знали года своего рождения. В подтверждение этого следует указать тот факт, что в дальнейших росписях от 16 января 1599 года уточнялось, что Бибадше было 8 лет, Молле 4 года и Кумышу 1 год, Асманаку было 23 и Шаиму 16 лет [АИ, 1841, т.2, с.20-22]. По всей видимости, первое письмо, в котором было совершено ряд фактических ошибок, было отправлено второпях и частично приукрашивало победу, в честь которой вскоре в Москве отслужили праздничный молебен [Миллер, 1999, с.292]. Иначе сложно объяснить тот факт, что упомянутый в письме в качестве убитого царевич Канай несколько лет спустя кочевал вместе с братьями по Тоболу [Миллер, 2000, с.32-33].

В отписке Тарских воевод от 20 сентября 1598 года к перчисленным выше пленным добавляется сын и дочь зятя Кучума ногайского мурзы Бегия, а также «царицыных служыщих одиннадцать жонок» [АИ, 1841, т.2, с.5]. Однако этот список не удовлетворил Посольский приказ, поскольку 25 декабря 1598 года на встречу Кучумовичам был отправлен татарский переводчик Вельямин Степанов, который вновь должен был переписать всех поименно. Видимо были уточнены, в частности, имена и возраст всех пленных женщин, и их родство по отношению к Кучуму, а также мурз и татар [АИ, 1841, т.2, с.8-9]. В дальнейших отписках жены и дочери Кучума уже упоминаются не вместе, а по отдельности и старшинству. Также стало известно имя сына Алея — Янсуер [АИ, 1841, т.2, с.17]. Относительно имени этого Кучумовича мы будем следовать за источника, не вдаваясь в дискуссию о соотношении «Хансуера — Янсуера — Канчувара» как разных написаний одного имени или реальных братьев, начало которой было положено еще в XIX веке [Вельяминов-Зернов, 1866, с.198-200]. По уже указанной росписи подворий определялось, что сыну Алея и Ханзаде, дочери ногайского бия Дин-Ахмета, Янсуеру было 4 года [АИ, 1841, т.2, с.20]. Очевидно, что даже при уточнении подсчетов они оставались весьма неточными, так только из челобитной о пожаловании платьев от 16 января 1599 года выясняется, что сыновей царевича Алея было взято два, то есть Янсуер и некий неизвестный, поскольку его имя не сохранилось в документе. Казалось бы из дальнейшего контекста документа, вслед за В.В. Вельяминовым-Зерновым, можно сделать вывод о том, что вторым был Алп-Арслан, поскольку упоминаются его дядька и «люди» [АИ, 1841, т.2, с.21-22; Вельяминов-Зернов, 1866, с.3-5]. В то же время, не ясно, почему при росписи подворий и во многих других случаях он не указан. Уже упомянутый В.В. Вельяминов-Зернов предполагал, что поскольку из жен Алея была захвачена только Ханзаде, то основное внимание уделили именно ей и ее сыну, а, следовательно, ее пасынок Алп-Арслан не играл в этом контексте значительной роли. Несмотря на это замечание, все-таки остается неясным то, по какой причине в остальном чрезвычайно подробные поименные списки не только Кучумовичей, но и мурз, остаются индифферентными по отношению к фигуре этого потомка Кучума. А.В. Беляков в этом отношении прямо указывает, что Алп-Арслан (или Араслан) попал в Москву именно в ходе рассматриваемых нами событий [Беляков, 2003, с.191], однако не приводит дополнительной аргументации. В прочем возможен иной подход к решению этой проблемы. Дело в том, что Г.Ф. Миллер упоминает о том, что этот царевич был отправлен отцом в Москву в 1604 или 1605 году в Москву, о чем в частности сообщается в мае 1606 года в отписке тюменского воеводы Матвея Годунова Туринскому воеводе Ивану Годунову [Миллер, 2000, с.35, 226].

————————————

Если допустить, что суммы выдачи денег, указанные в этих документах, соответствуют действительности, то в таком случае за время своего четырех месячного пути Кучумовичи и их свита должны были при весьма условном подсчете, так как точные суммы выдач у нас есть не за все дни пути, получить не менее 400 рублей. В таком случае выдавались ли эти деньги в действительности, или указанные в документах цифры являются лишь пожеланием, далеким от российской действительности конца XVI века. Хотя в целом объем денежных средств, который расходовался на подобные нужды в Российском государстве, был очень велик. Например, содержание ногайских аманатов в г. Астрахань только в течение 1644-1645 гг. обошлось в «402 рубля 30 алтын с деньгой» [АИ, 1841, т.3, с.491], то есть сравнимо с суммами, выделенными Кучумовичам.

—————————————

Сначала меня пригласили на картину консультантом. Сценарий на первый взгляд выглядел сравнительно солидно, хотя и вполне традиционно — и в смысле подхода к историческим событиям и персонажам, и в смысле насыщенности «киношной романтикой» (хотя опыт последних лет показывает, что наибольший успех приносит жесткая правда). Романтика заключалась в «любовях». Естественно, трагических, и, естественно, абсолютно невозможных. Ведь обе героини — натурально, возлюбленные Ермака и Ивана Кольца — являются, соответственно, женой Кучума и дочкой турецкого паши. Это — киношная традиция, с которой ничего сделать нельзя, таков закон жанра. Зато историческая часть — ну точно в лучших традициях «идеологической революции» И.В. Сталина 1944-1953 гг., с ее параноидальной идеей мирового заговора против Росси. Леденящие душу истории жутких интриг, задуманных пашой — папашей будущей боевой подруги Ивана Кольца, должны убедить бедного зрителя в коварстве турок, решивших объединить всех татар, от Крыма до Сибири, с целью уничтожения Московского царства. И только невероятное геройство героев фильма разбило коварные замыслы Стамбула; лишь захват гнезда разбоя — ногайской столицы Сарайчика и Сибирского ханства — спас Россию.+

И не вдолбить никак авторам, что все было совсем не так. Вот, к примеру, почему это за разгром Сарайчика царь отрядил карательную экспедицию против казаков? Для человека, взращенного на мифах «идеологической революции», всякий погром «нашими» инородцев и иноверцев, особливо татарских «поработителей», являлся подвигом. И в сценарии — это подвиг. Для всех наших авторов сценариев на историческую тему, за редким исключением, источником служит исторический роман потолще, или, в самом лучшем случае, историческое сочинение постарее: они по наивности думают, что чем ближе сочинитель к ушедшей эпохе, тем больше он о ней знает, хотя история, оказывается, тоже наука, которая постоянно развивается, и изучать, скажем, русскую историю по Карамзину — все равно что изучать астрономию по Улугбеку. Поэтому и невдомек сочинителям-»профессионалам», что ногайский хан Урус был ближайшим и надежнейшим союзником царя московского Ивана IV Грозного, и вся московская конница ремонтировалась ногайскими конями. Бандитский налет волжской вольницы на беззащитную в тот момент ногайскую столицу в одночасье практически подорвал одну из становых жил российской военной мощи. Так что проигранная Ливонская война — отчасти вина Ермака и его «коллег». Что же касается всеобъемлющего заговора Стамбула против Москвы, то и тут все обстояло прямо наоборот. Недавно рассекреченные документы XVI — XVII веков из архива МИДа показали ни с чем не сравнимую сеть агентуры Москвы, густо опутавшую все эшелоны власти Османской империи (и не только ее, конечно). И Восток, и Запад охотно продавались Москве, и ценнейшие сведения стекались к приказным дьякам за универсальную валюту средневековья — меха. Именно это «мягкое золото» было основой беспрецедентного могущества московской разведки. И именно в этом отгадка причины завоевания Сибири. Поэтому особенно смешной показалась умильная сцена со стругом, полным борон и плугов, который с караваном стрельцов плывет утверждать власть Московии над Сибирью (как будто русские мужички не сладили бы эти инструменты на месте). Не за хлебом шли в Сибирь, а за меховой данью.

В конце концов, сценарий все же довели до вполне приемлемой исторической кондиции. Дальше пошли проблемы с костюмами, воинским и конским снаряжением. Художников по костюмам перебрали — одни не хотят, другие не могут. Русский-то материал вроде знакомый, а вот турки, ногайцы, сибирцы… темный лес-тайга. Да и объем громадный — завязнешь. Одна дама-художник придумала выход: поехать в Софию, взять напрокат там. Уж болгары-то турок знают, да и про степняков-праболгар монументальное полотно отсняли. Им ведь, киношникам, все едино — что болгары VII в., что сибирские татары XVI в. Съездила дама, прогулялась, поучилась. Результат меня ошеломил: представьте, когда человек делает упрощенную стилизованную копию с плохо понятой упрощенной стилизованной копии с плохо понятого оригинала, которого никогда не видел и понятия не имеет о том, как он устроен. После всех передряг предложили сделать эскизы костюмов мне, что в конечном счете вылилось в целую серию из 90 комплектов.

—————————————

Судя по всему, т.н. «захват» Шибанидами Сибирской земли произошел в период конца лета-начала осени 1563 года, поскольку ногайский бий Исмаил, умерший в конце сентября того же года, еще успел написать грамоту в Москву с просьбой организовать переговоры между сибирским и русским («белым») царем [20, с.22]. В сентябре 1563 года русский царь именно Исмаилу выговаривал:

«… зять твой (имеется в виду Едигер, — Д.М.) был на Сибири на нашем юрте, и дань нам с того юрта не дает. И мы впредь хотим того юрта доступати, и за то ему мстити».

Кроме того, князь Чигибень, посол Едигера, в сентябре 1563 года был отпущен по просьбе Исмаила вместе с ногайскими послами, что было связано со смертью сибирского бека. При этом жена Едигера, дочь Исмаила, и сын оказались в Москве [19, с.323]. Юридически сам «захват» можно трактовать как присоединение к Тюменскому юрту, традиционному с 1430-х гг. месту правления ханов из династии Шибанидов, Сибирских земель, которые, скорее всего, до того не были под прямым ханским правлением. Сделано это было по праву приглашения Кучума как представителя легитимной ханской (царской) династии на престол в Искере:

«…сибирские люди царю и великому князю изменили, дани государевым данщиком давати не учали и взяли к себе на Сибирь царевича» [17, с.370].

Сибирские летописи однозначно говорят о произошедшем при этом убийстве местных беков Едигера и Бекбулата, которых в научной литературе последнего времени все чаще рассматривают лишь в качестве беклярибеков [27, с.386-387]. Это убийство было бы вполне закономерным действием со стороны хана, поскольку бек Едигер по сути с 1555 года проводил сепаратные переговоры с московским царем, тем самым узурпировал принадлежащие лишь хану (за исключением Ногайской Орды) на постордынском пространстве внешнеполитические функции главы государства. При этом, как показывает приведенный пример из летописи, отнюдь не все представители местной аристократии были согласны с промосковской политикой Тайбугидов. Однако еще Г.Ф.Миллер отчасти сомневался в этом убийстве и указывал, что знатные татары обратились к хану Большой Бухары Муртазе после смерти Едигера в связи с тем, что у него осталась лишь беременная жена, а они не хотели ждать рождения наследника [13, с.192]. Таким образом, осенью 1563 года бывшая столица Тайбугидов Искер перешла под власть ханов из династии Шибанидов, при этом оказавшись фактически на самом севере их владений, которые растянулись до Сырдарьи. Сам факт приглашения на сибирский престол показывает значительный уровень поддержки данного действия сибирской татарской аристократией.

—————————————–

Практически у всех исследователей сибирской тюрко-татарской государственности нет сомнений, что Искер был столицей Сибирского ханства, которая досталась Кучуму от правителей Искерского княжества из династии Тайбугидов. Остается открытым вопрос о том, где был центр владений его отца Муртазы, так как ни одного документа, связывающего его с Искером нет. Предания сибирских татар, собранные Г.Ф.Миллером, указывают, что он был ханом Большой Бухары [13, с.192]. В условиях начавшихся в то время в присырдарьинских землях междоусобных войнах Шибанидов это не только было возможно, но и подтверждается Продолжателем Утемиша-хаджи [15, с.65]. С другой стороны в 1563 г. в Москве вместе с посольством от Едигера присутствовали послы от сибирского царя Муртазы и его старшего сына царевича Ахмед-Гирея [9, с.150]. Таким образом, владения отца Кучума, Муртазы, находились и в Сибири и на Сырдарье. В принципе это не было чем-то исключительным для данной династии. В 1480-е гг. отец Муртазы тюменский хан Ибрахим (Ибак), помимо владения Тюменским юртом, также имел кочевья в устье Сыр-Дарьи [12, с.26]. Сын Муртазы Кучум, посланный править в Искер, в письме в Москву от Хан-мирзы, сына ногайского бия Уруса, в 1578 году титуловал Кучума «тюменским и сибирским» ханом, что, видимо, отражает двухсоставной характер владений [20, с.268-269]. По всей видимости, тюменскую часть титула он получил по наследству от своих предков.

—————————————-

Сказать, что-то более конкретное сложно, но, как минимум, вплоть до середины второго тысячелетия н.э., в сравнении с более ранними периодами, ситуация мало меняется — природные факторы в жизнедеятельности и расселении местных обществ доминируют, таежно-степной контакт сохраняется. При этом о конкретике жизни обществ региона в XV столетии известно куда больше. Налицо весьма интенсивный торговый обмен и можно говорить о властно-силовом доминировании кочевых тюркских племен (зависимые и союзные Сибирскому ханству племена в момент похода Ермака отмечаются вплоть до среднего Приобья). В то же время само ханство к концу XVI века есть дальняя периферия культурно-политического мира Чингизидов, испытывающая влияние то западных его центров (Булгарии, Крыма и Ногайского юрта — влияние последнего более выражено к концу XVI века), то восточных (политий западных монголов и восточных тюрок), то Средней Азии (Бухары, Самарканда, Хивы, на которые то и дело опираются Джучиды в борьбе за власть в Сибири). Природная граница между степными и лесными ландшафтами может считаться малосущественной, прозрачной — для ее преодоления с торговыми целями и существует такая полития, как Сибирское ханство. Зато более серьезна природная граница Уральских гор — с ней связаны и сложности физических коммуникаций, и относительная самостоятельность и немирность уральских обществ (воинственные племена манси и башкир, довольно развитые общества коми — пермских и печорских).

Итак, черты географии указанного периода можно сжато описать следующим образом. Регион представляет собой сравнительно слабо структурированное поле, в пределах которого в соответствии с микро- и мезоландшафтными условиями рассеян ряд этнических групп и небольших поселений. В северной части региона (по среднему течению Иртыша, нижнему течению Тобола и Тавды) скорее преобладают племена с речным и лесным типом землепользования смешанного тюрко-угорского этнического состава, основные пути сообщения пролегают здесь по рекам, к речным и озерным долинам тяготеет основная часть поселений — как угорских, так и центров тюркских улусов. Южная часть региона — места кочевий тюркских племен Сибирского ханства. Реки здесь чаше бывают барьерами, водопоями или ориентирами для передвижений. Два наиболее крупных поселения — Чимги-Тура в нижнем течении Туры и Сибирь на Иртыше недалеко от устья Тобола — политические и торговые центры региона, обеспечивающие торговый контакт среднеазиатских государств и ногайских улусов с лесными регионами Среднего и Нижнего Приобья. Границы региона размыты — связи кочевых племен с южными, юго-западными, и восточными соседями ограничиваются преимущественно расстояниями, при движении к северу меняется характер транспортных артерий на менее удобный для кочевой культуры. Наиболее существенна западная граница — здесь природные барьеры совпадают с политическими.

Этап второй. Военно-политические сдвиги (1581 — 1620-е гг.)

Отгороженность Уралом от обширной равнины, сейчас называемой Русской или Восточно-Европейской, по большей части шла на пользу местным государственным образованиям. В XV веке там набирает силу, а в XVI распространяется по равнине динамичное и весьма гибкое государственное образование с достаточно многообразными технологиями присвоения и контроля пространства, включающее или связанное с разными, очень не похожими друг на друга землями, населенными самыми непохожими этническими группами. В активный контакт с пермскими коми русские вступают еще в XIV веке (миссия Стефана Пермского), а с середины XVI столетия массив земель, принадлежащих Московскому государю, уже «нависает» над регионом.

В тот же период происходит одно из редких для мировой истории событий — государство, базирующееся на оседлых земледельческих обществах, находит технологии и способы фрагментации, присоединения и инкорпорации в свою политическую систему кочевых сообществ и территорий [13], чем меняет весь баланс сил в Степи. Два достаточно мощных и развитых юрта — Казанский (Булгарский) и Астраханский завоеваны, Ногайский — зависим от Москвы, а в XVII веке он окончательно ослабевает и рушится с перекочевками калмыков, также признавших зависимость от Москвы [15, 16]. В XVIII веке процесс продолжится уничтожением военно-политического потенциала Крыма, серьезным переформатированием казачьих сообществ и взятием под опеку казахских жузов. А пока с набегом небольшого отряда Ермака, опирающегося на такие технологические преимущества как использование речных коммуникаций, огнестрельное оружие и неясного происхождения уверенность, что ханство необходимо не просто разграбить, а именно завоевать и взять под управление, признав при этом «высокую руку» Московского царя, регион вступает в полосу серьезных изменений общественного ландшафта.

—————————————–

Скорее всего, этой агрессии, тем более в плане складывания общей оппозиции Джучидов, в начале 1480-х гг. не могло существовать, в отличие от более позднего времени. Данный факт хорошо виден как на примере произошедшего за три года до рассматриваемых событий столкновения между ханом Большой Орды Ахмедом и тюменско-ногайской коалицией во главе с Ибрахим-ханом, так и последовавших позднее тюменских походов на Астрахань. Очевидно, что общей коалиции Джучидов в тот период не существовало, и ее создание в условиях степных войн было невозможно до тех пор, пока московские князья сами её не спровоцировали вмешательством в казанские дела в 1487 г. Отметим, что продвижение границ Тюменского ханства Ибака к северу также не находит прямого подтверждения в источниках, и по большей части является исследовательским конструктом [Маслюженко, 2009, с. 237‑257]. Не менее спорным является и сама возможность прямого давления тюменского хана на пелымского князя Асыку, который возглавлял независимое Пелымское княжество, о вассалитете которого Тюмени нам неизвестно. Значительная часть интересов Ибрахим-хана сосредотачивалась в это время в степной зоне, где его власть опиралась на поддержку ногайской аристократии. В этой связи, резонно отметить, что, по сути, мы не знаем, чем он занимался в период между 1481 (разгром Ахмед-хана) и 1489 (посольство Чюмгура в Москву) годами. Очевидно, что в 1481 г. он увел захваченный у Ахмеда орду-базар именно в Тюмень (Чинги-Туру татарских источников), которая рассматривалась как столица его политического объединения [Маслюженко, 2009, с. 243‑244]. Реконструкция его, якобы имевшей место, северной политики строится на аналогичных примерах политики его потомка сибирского хана Кучума, который стремился подчинить себе угорские территории, в том числе для контроля над торговлей пушниной.

————————————

Даже, если допустить наличие этого союза, то не ясно, какие именно плюсы могли получить от русского похода тюменский правитель. Ведь, очевидно, что даже в отсутствии точных данных о северной политике Тюмени, проникновение сюда русских войск и потенциальный вассалитет угорских князей уменьшали экономические возможности Тюменского ханства, которые могли бы потребоваться в условиях провала степной политики Ибака. В таком случае, достаточно прагматичный хан, правивший в Тюмени почти три десятилетия, предстает перед нами как политик, который не может предсказать последствия своих действий. К этому необходимо добавить, что авторами этих версий не учитывается упомянутое выше указание Б.М. Клосса на гибель в ходе похода также и тюменских татар, то есть относящихся к владениям самого Ибака. Как нам кажется, идею А.К. Бустанова о том, что «в Москве слабо представляли, какую роль может играть Сайид Ибрагим», можно распространить не только на период непосредственно после 1481 г. [Бустанов, 2011, с. 22], но и на время организации похода 1483 г. С учетом того, что в русских посольских документах Ибрахима называли «ногайским царем», в Москве, видимо, крайне слабо представляли границы его территории на юге Западной Сибири.

———————————–